— А может, все же…
— Просто ответь.
— Я не знаю, где мы находимся. Потому что…
— Почему?
— Чтобы гарантировать сохранение тайны нашего местонахождения, — сделав страшные глаза, ответил он.
— От кого тайны? — шепотом уточнил я, настороженно озираясь по сторонам.
— От твоей тетушки…
— Она здесь?! — дернулся я. Потревоженная рана отозвалась болью. Испуганные мысли, панически завывая, бросились врассыпную.
— Откуда мне знать? Я ее даже не видел никогда… Хотя бы портрет показал.
— Постой-постой! Если ты ее не видел, почему решил, что она здесь?
— Я решил?
— Ты. Так она здесь?
— Откуда она тут возьмется? Нет, конечно.
— А к чему тогда тайны?
— Именно для того, чтобы ее здесь не было.
— Ничего не понимаю.
— Это последствия потери памяти. Ну помнишь, ты открыл мой сосуд?
— Помню.
— Потом желания загадал…
— Все это я помню. Местами несколько смутно, но… Что случилось после того, как меня ранило стрелой?
— Много чего, — недовольно ответил джинн. — Зачем притворяешься, что не помнишь, где находишься?
— Но я и правда не помню. Я был без сознания. Что это за место? Цветы, плавающие свечи?
— Ах вот ты о чем… Совсем меня с толку сбил своими глупыми вопросами. Это храм дня Великого дракона и храм ночи Великого дракона.
— Храм дня и ночи драконов?
— Нет. Храм дня Великого дракона и храм ночи Великого дракона.
— Два в одном?
— Наверно… тсс…
— Что… — начал было я, но джинн, приложив палец к губам и заговорщицки подмигнув, заставил меня замолчать.
Проследив за его взглядом, ставшим каким-то маслянисто-глуповатым, я обернулся и обнаружил осторожно крадущуюся фигуру, закутанную с головой в длинную накидку. Появившись из сада сказочных деревьев, незнакомец приблизился к берегу небольшого озерца, располагавшегося на значительном удалении от изголовья моего ложа. Наличие и расположение изголовья предполагается исключительно теоретически, по местонахождению моей головы, поскольку практически ложе представляет собой ровную прямоугольную площадку два на три, без каких-либо выступающих деталей. Замерев у самой кромки воды, пришелец сбросил накидку, явив взорам свою несомненную принадлежность к прекрасной половине человечества. Неспешно разоблачаясь, ночная гостья не старалась выглядеть соблазнительно, поскольку не знала о двух парах любопытных глаз, она без всякого кокетства завораживала своей полной женственности грациозностью.
Джинн, причмокивая губами, едва различимо бормочет:
— Вай… Вай… Какой персик… Вчера смотрел — хотелось скушать, сегодня смотрю — еще больше хочется… скушать.
Раскинув руки, незнакомка запрокидывает голову, отчего ее длинные, тяжелые волосы сияющей волной струятся по спине, и замирает, нежась в лунном свете. Секунды проносятся непрерывной чередой, а я не могу отвести от нее восхищенного взора. Что-то есть в этом колдовское, первозданно прекрасное. Очаровательная девушка в мягком лунном сиянии. Она опускает руки и делает маленький шаг вперед. Узкая ступня опускается на лунную дорожку, бегущую по поверхности озера. По воде разбегаются круги, раскачивая кувшинки. Только у этих желтых цветков на листьях не горят свечи. А жаль… Еще шажок. Прелестница плавно скользит по поверхности озера, идя яко посуху.
Затекшая в неудобном положении шея стрельнула судорогой. Дернувшись, я едва не заорал, пронзенный резкой болью. В глазах потемнело, а когда я в следующий миг бросил взор на идущую по воде девушку, ее уже не было. Она растаяла словно мираж.
Обессиленно растянувшись на ложе, я прикрываю глаза. Перед внутренним взором плывет хоровод разноцветных огоньков, в ушах стоит звон, а в мозгу пульсирует одна-единственная мысль: «Это видение».
Боль понемногу отступает, и я соскальзываю в сон.
Лунный диск — круглая физиономия бритого наголо вояки — оскаливает в улыбке два ряда крупных коралловых зубов и, багровея от резкого притока крови, орет:
— Взвод! Равнение на мои звезды!
Бледная россыпь звезд по обе стороны от него весело пульсирует.
— Пошел! Пошел! — надрывается в крике вояка. Пронзив облака, на землю падают серебряные сосуды с удивительно знакомой инкрустацией. При ударе они взрываются, окутываясь плотными клубами дыма. Порыв ветра срывает дымовой покров, являя взору десяток обнаженных девушек. Они весело смеются и с разгону бросаются в воды озера. Но вместо того чтобы погрузиться в них, пришелицы, словно брошенные рукой ребенка плоские камушки (по-моему, это называется бросить «жабкой»), скачут по его поверхности от берега к берегу, поднимая брызги и весело вереща.
Возникает непреодолимое желание присоединиться к их веселью.
— Я иду!
Но вместо наслаждения приходит боль. Судорожно дернувшись, я вырываюсь из липких объятий сна.
Над головой плещется небесная даль, наполненная сиянием незнакомых звезд.
Прижимая к груди руки, я медленно перевожу дыхание и закрываю распахнувшийся в беззвучном крике рот.
Пригрезится же такое! Любезный джинн, прогуливающаяся по лунной дорожке девушка, лунный десант… Любой толкователь сновидений вместо прогноза на радужное будущее выписал бы назначение к психиатру, вполне способному росчерком своей авторучки это самое будущее мне обеспечить. На полном государственном довольствии: трехразовое питание, кров над головой, разнопланово одаренная компания и дармовой кайф в виде укольчика на сон грядущий.
Утерев уголком покрывала холодный пот со лба, я осторожно приподнимаюсь на локтях:
— Эй, джинн!
Но вместо раба сосуда мне отвечает тихий женский голос:
— Едва пришел в себя и сразу за бутылку… Нельзя! А вот покушать нужно. Будешь?
— Да, — не раздумывая, отвечаю я, и лишь затем оборачиваюсь, чтобы посмотреть на соблазнительницу. В том плане, что разве что-нибудь может быть соблазнительнее трапезы для голодного?
Закутанная в плотную накидку рыжеволосая женщина наклоняется и поднимает высокую миску, накрытую крышкой. Протянув ее мне, она поясняет:
— Куриный бульон.
На фоне кроваво-красного лунного диска и в переливчатом свете свечей черты ее лица едва различимы, но есть в них что-то знакомое.
— Ольга? — пораженный догадкой, спрашиваю я.
— Да, Сокрушитель. Пей.
— Но как?
— Бульон уже остыл.
Пригубив предложенную жидкость, я кривлюсь, но на всякий случай спрашиваю: