— Ты сказал ему, что на стороне Василиска выступит рекс остготов Тудор и дукс Фракии Арматий?
— Разумеется, сиятельная Верина, — склонился перед императрицей Феофилакт. — Но дело даже не в Маркиане, а в его братьях Прокопии и Ромуле. Прокопий спит и видит себя префектом Константинополя, а Ромул воображает, что способен водить за собой легионы.
— Обещай им все, — твердо произнесла императрица и взмахом руки выпроводила евнуха из спальни.
Многие полагали, что императрица Верина заключила сделку с дьяволом, ибо ее неувядающая красота по-прежнему продолжала привлекать мужчин. Даже божественный Лев порой давал слабину, добиваясь расположения своей жены. Но евнух Феофилакт, равнодушный к женской красоте, вынужден был констатировать, что сила Верины не только в ее прелестях, но и в чем-то другом, куда более существенном. Возможно, племянница Аспара действительно была колдуньей. Не исключено, что она сумела добиться расположения языческих богинь, но так или иначе, эта женщина без страха бросала вызов мужчинам и уже хотя бы в силу этого обстоятельства заслуживала всяческого уважения.
Увы, сыновья покойного Антемия не оправдали надежд, возлагаемых на них Вериной. Не говоря уже о Василиске, который никак не мог расправить крылья в своей Гераклее и продолжал там отсиживаться разжиревшим гусем. Остготы рекса Тудора, двинувшиеся к Константинополю, были вынуждены остановиться под Филиппополем в ожидании будущего императора. Дукс Фракии Арматий, родной племянник Василиска и Верины, все время сомневался, в какую сторону ему повернуть своего коня — то ли бросить легионы против остготов, то ли присоединиться к ним. И пока ненадежные союзники императрицы пребывали в раздумьях, божественный Лев успел сказать этому миру последнее прости. Смерть императора, к удивлению многих, не повлекла за собой никаких сколько-нибудь значительных событий. Императором был провозглашен внук умершего, Лев-младший, а сиятельный Зинон получил титул кесаря и право управлять империей, как ему заблагорассудится. А ведь этот человек не был ни ромеем, ни даже эллином.
— Ну и где теперь римская слава? — спросил у своих приунывших братьев комит Маркиан.
Удобное время для выступления было упущено. Маркиан во всем винил Василиска, опоздавшего с мятежом. Уж коли ты вознамерился вознестись на константинопольский трон, так изволь подсуетиться, дабы твои сторонники не остались в полных дураках. Феофилакту ничего не оставалось, как разводить руками и соглашаться с рассерженными чужой медлительностью братьями. Впрочем, сам он был почти счастлив, что заговор Верины провалился. Ибо его успех не сулил евнуху легкой жизни, а поражение мятежников, вполне вероятное, кстати говоря, и вовсе обернулось бы для Феофилакта мучительной смертью. Нотарий уже подумывал о небольшой загородной усадьбе, где он мог бы спокойно прожить остаток жизни в покое и достатке, но тут на его беду захворал юный император. Причем захворал настолько тяжко, что о его выздоровлении уже не могло быть и речи. Заговорщики сразу же воспрянули духом. Извещенный о болезни юного Льва Василиск выступил наконец из Гераклеи во главе пяти легионов. У Никополя к нему присоединились рекс остготов Тудор и дукс Арматий, в результате чего силы мятежного ректора возросли в шесть раз. Взалкавший власти Василиск двинулся к Константинополю во главе огромной армии, насчитывающей в своих рядах двадцать пять тысяч пеших и пять тысяч конных воинов. Грозная весть, достигшая столицы империи в день смерти Льва-младшего, повергла в смятение кесаря Зинона и привела в ужас городских обывателей. Никто не ожидал такой прыти от ленивого Василиска. Впрочем, ни для кого, в том числе и для самого Зинона, не было секретом, кто на самом деле является вдохновителем этого мятежа. Феофилакт стал свидетелем безобразной сцены в покоях сиятельной Верины. Кесарь Зинон в ярости топал ногами и орал на свою тещу. Императрица величаво восседала в кресле и презрительно кривила губы в ответ на оскорбления не сдержанного на язык исаврийца. Несчастная Ариадна пыталась примирить мужа и мать, но безуспешно. И только приезд в императорский дворец патриарха Ефимия положил конец семейному скандалу. В тот же вечер патриарх совершил обряд помазания и объявил Зинона божьим избранником. Новый император столь рьяно взялся за дело, что в течение одной недели нажил себе массу врагов. От происков его исаврийцев пострадал даже комит схолы нотариев высокородный Пергамий, ни в чем абсолютно не виновный, но тем не менее лишившийся своего поста. Пергамий не нашел ничего лучше, как излить горечь по поводу несправедливостей, чинимых новым императором, своему зятю, могущественному римскому временщику Оресту. Письмо было перехвачено, и только вмешательство патриарха спасло Пергамия от плахи. Божественный Зинон до того увлекся чисткой в рядах константинопольских чиновников, что за мнимой опасностью прозевал опасность подлинную. Армия Василиска внезапно вышла к стенам столицы, а в самом городе вспыхнул мятеж во главе с комитом Маркианом, которого император попытался лишить занимаемого поста. Нельзя сказать, что городские легионеры души не чаяли в своем начальнике, но наглых исаврийцев они любили еще меньше, а потому обрушились на них с такой ненавистью и стремительностью, что в два счета загнали их за стены императорского дворца. Император Зинон не выказал в этот несчастливый для себя день ни доблести, ни стойкости. Он не нашел ничего лучше, как обратиться за поддержкой к своей теще Верине. Последняя, однако, на зов зятя откликнулась лишь пожатием плеч. Зинон схватился за меч, но был остановлен магистром Иллом, воззвавшим к разуму обезумевшего императора. Армия Василиска уже вошла в город через распахнутые Маркианом ворота, и Зинону ничего другого не оставалось, как бежать из Константинополя морем, благо от дворца до порта было рукой подать. Светлейший Феофилакт с интересом наблюдал, как покидают бунтующий город наглые исаврийцы. Ради столь любопытного зрелища он даже поднялся на террасу в свите сиятельной Верины. Эта свита, вчера еще составлявшая всего несколько человек невысокого ранга, ныне насчитывала более сотни преданных сторонников вдовы божественного Льва.
Не успев проводить одного императора, сиятельная Верина вынуждена была проследовать в тронный зал, дабы приветствовать другого. Божественный Василиск выглядел подлинным триумфатором. Его заплывшие жирком глаза сияли даже ярче, чем позолоченные доспехи, в которые он был облачен. И хотя город сам упал к его ногам, он почему-то вообразил себя победителем. Встреча брата и сестры получилось трогательной и почти нежной, чему подтверждением были слезы умиления, пролитые чиновниками свиты. Новый император взошел на трон Константина Великого рука об руку со своей сестрой, и золотые львы приветствовали его триумф радостным рыком. Львиный рык был мгновенно подхвачен людьми, до отказа заполнившими огромный зал:
— Да здравствует божественный Василиск! Да продлятся дни его вечно!
Константинополь ликовал почти неделю, словно бы не замечая бесчинств остготов, ударившихся в насилие и грабежи. К счастью, вмешательство молодого рекса Тудора охладило пыл варваров, что позволило горожанам вернуться к привычному образу жизни. Огромный город, растревоженный слишком быстрой сменой императоров, потихоньку успокаивался под грузом старых и новых проблем. И только божественный Василиск продолжал пировать в компании сыновей покойного Антемия и остготских рексов. Впрочем, не забывал новый император и о народе, загнав на скачках, организованных по случаю его триумфа, до полусотни породистых лошадей. По мнению многих, это было ничем не оправданным расточительством, уставшие от передряг обыватели требовали от нового императора только одного — покоя и обрели его к исходу третьей недели. Радость в горячем сердце Василиска поутихла, и он наконец мог страдающими с похмелья глазами оглядеться вокруг. К неудовольствию нового верховного правителя вдруг выяснилось, что далеко не все провинции империи готовы присягнуть божественному Василиску. Иные ректоры, особенно на востоке, продолжали хранить верность изгнанному самозванцу. А сам Зинон обосновался в Исаврии, с явным намерением и дальше смущать незрелые умы, настраивая людей против законного императора. Но самым скверным для Василиска было то, что патриарх Ефимий не торопился с признанием нового земного владыки. В будущем такая сдержанная позиция церкви могла дорого обойтись новому императору, о чем откровенно предупредила его сиятельная Верина.