— Ваня, уймись. Сколько нужно, столько и пройдем. Идем правильно, не сомневайся. Попей водички лучше, слышишь?
— Да не сомневаюсь я, товарищ капитан, я же знаю, что у вас на карты память особенная. Просто уж твердой земли хочется, да чтобы без пиявок и крокодилов. Чуть сапог не прокусил, тварюга!
— А если бы тебе на хвост наступили? Ты бы и не так кусаться стал, Иван Акимыч. Включил бы жетон, и никто не укусил бы. — Ковалев снова стер струйки пота со лба и бровей, а затем поправил зеленый пробковый шлем на голове. — Склад у Селены что надо. Одежда под любой сезон и для всех задач. А, Вить, повезло тебе с девчонкой. И красивая, и хозяйственная. Вот не пойму, как это она тебя на задание отпустила?
Чаликов стоял у дерева и улыбался:
— Веселись, командир, веселись! Нам еще километра два топать. Вижу землю.
Все еще ухмыляясь, Витька снял темные очки и стал протирать их чистым носовым платком из нагрудного кармана.
— Как — вижу землю? Так пошли быстрее! — всполошился Суворин.
— Стой, Ваня, давай уже без самодеятельности. У нас на каждого по сорок кило, экономь силы. Еще пять минут стоим, затем выдвигаемся в том же порядке: вы с шестами впереди, мы с Марисом на подстраховке.
Разочарованный Суворин скрипнул зубами, но промолчал. Через пять минут экипаж тридцатьчетверки продолжил свой изнурительный путь по заболоченной пойме. Виктор и Иван, обвязанные веревками, шли впереди и осторожно щупали длинными шестами жижу. За ними, держа в руках страховочные бухты, след в след шагали более рослые и тяжелые Марис и капитан Ковалев.
Упругая земля была долгожданной радостью. На границе болотной жижи расхаживали белые цапли, выдергивая из грязной воды пищу и глотая ее, кувыркающуюся в чужой стихии, на лету. Двухсотметровая полоса твердой почвы кончалась берегом протоки, поперек которой, немного наискосок, лежала на левом боку подводная лодка, та самая, с подбитой кормой. Хвост лодки скрывался под водой, а рубка, накренившись, возвышалась над рекой тупым обрубком. Высохшая маскировочная зелень казалась ошметками плесени, а дно субмарины было высоко занесено илом. К надводной части утопленницы неутомимое течение прибило множество коряг, веток и прочего плавучего мусора, и этот искусственный мыс уже начали обживать птицы. Противоположный берег был скрыт непонятной дымчатой стеной: там что-то вспыхивало и гасло, затем снова разгоралось и угасало опять.
— Так, на ночлег устроимся здесь. Марис, наблюдаешь за подлодкой и противоположным берегом, Виктор, за тобой болото. Ваня, ты идешь налево, я направо. Осмотримся и будем ждать. Напоминаю: купаться без жетонов запрещено, тут такие рыбки водятся, насмерть заедят. Выполняйте!
— Есть выполнять! — экипаж отозвался в один голос, как на парадном смотре. Все-таки твердая почва под ногами, и никаких змей с пиявками. Во всяком случае, пока.
* * *
Гефор проводил Каррагона в гостевую спальню на рассвете, когда фрау Болен уже забылась беспокойным старческим сном, смирившись с тем, что ничего не сумеет подслушать о седом докторе-датчанине. Ее единственным уловом во время перемены блюд была фраза, сказанная ее мальчиком: «Представить себе не могу, что он не выпускает из рук «Фауста». Если бы я сам не видел, то не поверил бы никому, даже ему самому!» Кто этот «он»? Почему бы ему и не почитать Гете? Опять глупости. Мужчины всегда обсуждают пустяки за плотно закрытыми дверями. Это понятно. Но мой мальчик умен, хорош собой, и его ждет великое будущее. Родственник Гогенцоллернов по материнской линии, блестящий офицер, лицо нации! Вальтер непременно будет кайзером или великим канцлером, не меньше. Какой странный этот датчанин. У него глаза нескольких разных людей, у этого седого доктора. То лед, то адское пламя.
Вальтер вернулся в кабинет. Его взгляд упал на стопку неразобранной почты. Дубовое инкрустированное бюро сияло чистотой, а корреспонденция дерзко нарушала порядок. Первые несколько писем были от поклонниц. Вальтер на всякий случай быстро пробежал их по диагонали и отправил в корзину. Несколько агитационных брошюр, информационные листки-сводки с фронта, между ними — плотный конверт от мюнхенского нотариуса. Из разрезанного острым ножом конверта выпал меньший, надписанный аккуратным женским почерком: «Вальтеру Краусу».
Милый Вальтер, это я, твоя мама.
Последние месяцы мы с папой постоянно чувствуем угрозу, и решили оставить тебе это письмо. Ты должен его получить, будучи уже взрослым и сильным мужчиной. Жаль, если политика перемелет нас без остатка, но мы не можем уйти в сторону. Все пошло не так, как хотелось. Идея национал-социализма привлекла множество психически нездоровых личностей и откровенно преступных умов.
Мой чудный мальчик, знай, я вовсе не та безмозглая щебечущая кукла, помешанная на тряпках и развлечениях. Я не только твоя мама и жена папы Альфреда. Мы с твоим отцом — соратники и единомышленники во всех делах и замыслах. Мы едины перед Богом, и так останется всегда. Просто папа решил, что мне лучше выглядеть именно так, и тогда будет хотя бы маленький шанс уцелеть и вырастить тебя. Кому нужна безмозглая дальняя родственница кайзера в изгнании, да к тому же пустоголовая дура и кокетка? Беречь себя твой отец отказывается наотрез и утверждает, что, кроме позора, это не приведет ни к чему. Увы, я с ним согласна, и попытаюсь уцелеть ради тебя, мое белокурое чудо, и ради Альфреда, раз такова его воля.
Но это всего лишь надежды. Никогда не стоит недооценивать наших недоброжелателей. Они умнее и проницательнее, чем кажутся, и внимание их многократно усилено силой ненависти и жаждой власти.
Мы с папой Альфредом только что поцеловали тебя, спящего, и благословили в эту новогоднюю ночь. Завтра ты будешь радоваться подаркам, играть и смеяться, делая нас безумно счастливыми. Наш милый мальчик, будь всегда с нами, а мы будем с тобой. Конец нашей жизни — это еще совсем не конец всего-всего. Пока человек любим, он вечен и несокрушим, как Господь. Мы с папой продолжаем тебя любить, где бы ни находились сейчас наши тела.
Большего мы не можем рассказать, не рискуя чужими судьбами. Помни, Вальтер, чужими судьбами нельзя играть никогда.
Ты получил это письмо, и это значит, что мы с папой не ошиблись, и все действительно обернулось плохо. Не отчаивайся. Прости, что не смогли сказать тебе это лично. Не все в жизни возможно предугадать и предотвратить.
Но, Вальтер, ты все-таки получил это письмо, и это значит, что надежда на возрождение свободы Германии не потеряна.
Сейчас я приложу письмо к губам, и отец отвезет его надежным людям. Целую тебя, мой мальчик. Мы любим тебя. Чувствуешь тепло? Это мы, твои родители.
Матильда Краус,
Твоя ма.
1 января 1933 года
P.S. Сынок, это я, твой папа. Получается, что прошло много-много лет, и нас с Матильдой давно нет рядом с тобой. Что же, мой взрослый сын, чему быть, того не миновать.