Аладдин, который, несмотря на заверения в обратном, похоже, возглавлял эту маленькую компанию, вновь обрел голос и воскликнул:
— Никто не сможет встретиться с сорока разбойниками, пока мы сами не захотим встретиться с ним. — И чуть мягче добавил, взглянув на Али-Бабу: — А порой мы даже об этом забываем.
Подобная попытка бандита подбодрить его не утешила Али-Бабу. Среди всей этой суматохи он снова начал тосковать по бедным, но простым радостям своего дома, который был совсем рядом, — но теперь, пожалуй, навеки недосягаем для него. Его вот-вот оторвут от всего, что он знал и любил. На кратчайший миг дровосеку почти захотелось, чтобы он никогда не находил такой уймы золота. Но это чувство быстро прошло. Жизнь длинна, судьба человеческая неисповедима, но несметное богатство, зарытое под кухней, никогда не помешает. Да, это была мысль, достойная мудрецов. И какие бы опасности ни грозили ему в руках разбойников, он вернется к своему золоту снова. Не говоря уже о его убогом домишке и немногочисленной семье. И тогда, лишь тогда обретет он истинный покой.
Лесоруб посмотрел на трех разбойников, чьими пленниками они с братом оказались по воле случая. Эти люди поведали им крупицы своих жизненных историй и благодаря этому стали личностями, а не частью кровожадной бородатой толпы. Али-Баба еще до возвращения основной массы головорезов понял, что никогда не сможет ни сражаться, ни договориться со всеми разом. Но если бы он смог потолковать с ними поодиночке, как человек с человеком, — скажем, про то, как они попали в банду и как они или другие пытались бежать, — возможно, он сумел бы отыскать какой-нибудь путь к свободе. Не стоит отказываться от целого леса из-за одного гнилого дерева. Он будет упорно продолжать попытки, пока не обретет снова свой дом.
Он решил, что для начала попытается выведать что-нибудь у словоохотливого юнца, стоящего перед ним.
— Скажи, Ахмед, прошу прощения, Номер Двадцать Восемь, — быстро поправился Али-Баба, заметив, как разбойник нахмурился, — но как человек столь красноречивый, вроде тебя, мог пасть до разбойничьей жизни?
— Это было не совсем падение, — рассмеялся юноша. — Честно говоря, в начале жизни мое положение было, пожалуй, хуже, чем у разбойника. Если быть точным, я был невольником в богатом доме. Именно благодаря этому я стал острым на язык, ибо слуги должны быть умными, а то их хозяева будут без них просто беспомощны.
И верно, Али-Баба знал, насколько мудры его слова, ибо об этом было всем известно.
— Но как, — спросил он самого молодого из разбойников, — мог ты оказаться в теперешнем положении?
— Меня поймали вместе с моим товарищем, знаменитым Синдбадом.
И снова имя, прославленное сказителями. Похоже, они сами не подозревают, сколько их в этой шайке. По такому случаю Али-Баба решил выяснить все поподробнее и спросил:
— Это был знаменитый Синдбад-мореход?
Но Разбойник Номер Двадцать Восемь покачал головой:
— Нет. На самом деле это был менее знаменитый Синдбад — Синдбад-носильщик.
«Ну вот, — подумал Али-Баба, — вот что бывает, когда жалкий дровосек делает поспешные выводы. А лампа Аладдина — наверное, какая-нибудь штука для чтения по ночам».
— Но все же, — продолжал Ахмед, несомненно, в ответ на разочарование, написанное на лице дровосека, — в своем роде он тоже очень знаменит.
— Переноской тяжестей? — скептически спросил Касим.
— Вообще-то он неплохо продвинулся, — пояснил юноша. — Мой настоящий хозяин пообещал ему очень хорошее место, но, чтобы это свершилось, мы должны были вернуться в Багдад. Однако теперь это в любом случае не имеет значения. Багдад с тем же успехом мог бы находиться в другом месте и времени, ибо теперь мы — члены шайки сорока разбойников.
— И членами шайки сорока разбойников мы и останемся, — веско и глубокомысленно объявил Гарун, — до нашего смертного часа, который, судя по моим наблюдениям, уже очень недалек.
— Таков уж наш удел, благодаря крутому нраву нашего хозяина, — согласился Аладдин.
— Такова уж наша опасная разбойничья доля, — добавил Ахмед.
— И даже более того, — подвел итог Гарун, и на лице его сквозь густую черную бороду дровосек разглядел невиданную доселе печаль, — такова наша судьба перед лицом ужасной тайны пещеры.
Крутой нрав, опасности, тайна и смерть? Как бы ни хотелось Али-Бабе никогда не покидать своего дома или не быть насильно втянутым в банду сорока разбойников, еще больше ему хотелось, чтобы они перестали говорить о таких вещах. Но прежде он еще не слыхал про эту самую ужасную тайну. Говорят ли разбойники про ту самую набитую золотом пещеру, которая обрекла его брата на, возможно, вечную жизнь в разрубленном на шесть частей виде?
— Вот во что втянул меня мой неразумный брат! — пожаловался Касим с великим жаром, — наверное, чтобы компенсировать тот факт, что выражения лица его в корзине все равно никто не мог видеть. — Я вам еще не рассказывал, как он довел меня до такого печального состояния?
Неужели Касим намерен все выболтать? Али-Баба не мог поверить, что его братец способен на такое, не задумываясь о последствиях, грозящих им нищетой. Если Касим расскажет всю историю, — без сомнения, разбойники припомнят, что у них пропало изрядное количество золота, а потом сообразят, куда это золото, скорее всего, делось. А поскольку то место, где пропавшее золото может быть, находится всего в нескольких шагах вниз по улице, что помешает им вернуть себе это уже однажды нажитое нечестным путем богатство, которым, Али-Баба был в этом уверен, они с радостью завладеют столь же нечестным путем еще раз?
Тут запаниковал бы даже самый хладнокровный человек. А уж тем более обычно тихий и работящий Али-Баба, который заговорил прежде, чем кто-либо успел попросить у его брата дальнейших пояснений.
— Вы уверены, что хотите слушать бредни моего брата? — поинтересовался дровосек с, как он надеялся, беззаботным смехом. — Последнее время он немножко не в себе.
Как обычно, Касим не замедлил оскорбиться:
— Как смеешь ты говорить такое обо мне, твоем собственном брате? — Но пребывание в корзине в виде шести отдельных частей, без сомнения, творит чудеса в плане воспитания смиренности. И вот, после короткой паузы, Касим добавил: — Впрочем, если говорить совсем уж точно, я думаю, что меня, собственно, тут несколько, не так ли? Однако я хотел бы поведать вам свою историю. Или, учитывая мое теперешнее состояние, истории?
Его брат еще некоторое время продолжал бормотать что-то в этом роде, и с каждым подобным замечанием остальные обращали на него все меньше внимания. Дошло до того, что скромный дровосек стал испытывать некоторое чувство вины из-за того, как он обошелся со своим родным братом, но это было не настолько сильное чувство, чтобы заставить Али-Бабу выдать тайну своей кухни. Вот так золото заставляет нас забывать даже про родственные обязательства.
— Но я собирался рассказать вам, как я раздобыл лампу, — начал разбойник, которого когда-то звали Аладдином, явно желая сменить тему после невразумительного бормотания Касима. — И как она принесла мне великую удачу, прежде чем я снова лишился ее.