Наступила тишина, и Аладдин решил, что лучше сменить тему.
— Кажется, здесь душновато, — заметил он. — Знаете, как всегда бывает в пещерах.
— Коли уж ты заговорил об этом, — добавил Ахмед, — не могу с тобой не согласиться.
— Да, в самом деле, — нашел повод вступить в беседу Гарун. — Однако я думаю, что мы сможем благополучно выбраться из этого замкнутого пространства, если предпримем небольшую прогулку, пожалуй держась поближе друг к другу и с мечами наготове.
— Бессмысленно угрожать граниту, — ответил голос. — К тому же вы не знаете дороги отсюда.
— Это уж точно, — согласился с таинственным голосом Касим. — До того как попасть сюда, мы, кажется, двигались прямиком вниз.
— Но успокойтесь и отдохните, — предложил голос самым любезным тоном, — ибо разве вы не слышите, как буря бушует над вашими головами?
Али-Баба и впрямь заметил, что под сводами пещеры снова начал посвистывать ветер.
— И не бойтесь, — наставлял их голос. — Я прослежу, чтобы, пока вы рассказываете свою историю, с вами ничего дурного не случилось.
— Наконец-то, — удивился Ахмед, — Разбойник Номер Тридцать обрел подходящую публику!
— В таком случае я продолжу, — отозвался Аладдин, с удивительной поспешностью хватаясь за предложение таинственного голоса. — Итак, парень снова оказался на равнине, и город его был едва виден вдали, хотя прошло так много времени, что солнце уже клонилось к закату. Колдуна нигде не было видно, и джинн тоже исчез. «Но, разумеется, жизнь полна загадок, — подумал юноша, — и сегодня я мог бы вновь повторить это».
Потом парень со всей быстротой, на которую были способны его ноги, возвратился в дом своей матери, хотя все равно было уже далеко за полночь, когда он наконец добрался туда.
Он увидел, что мать не спит, дожидаясь его возвращения, ибо она никак не могла уснуть — так встревожило ее, что он не явился домой вовремя. Она дала ему напиться холодной воды и выставила всю пищу, какая нашлась в доме, говоря, что выслушает его рассказ, когда сын ее поест. И юный Аладдин ел с большим аппетитом, ибо он был так близок к смерти, что уже и не чаял когда-нибудь вновь увидеть еду.
Когда же наконец закончил он свою затянувшуюся трапезу, то поведал матушке об удивительных событиях минувшего дня, так же, как я рассказываю вам о них теперь. И тогда мать его стала проклинать того темнокожего, как могут проклинать только матери.
— Подумать только, — говорила она, — что он чуть не лишил тебя жизни, и ради чего? Ради какой-то жалкой медной лампы!
И тут парень поднялся и высыпал великое множество твердых плодов из карманов и из-за пазухи.
— И я рисковал своей жизнью из-за этих дурацких штук?! — воскликнул он в недоумении. — Я ведь уже не ребенок, чтобы играть разноцветными камушками! — И юный Аладдин решил, что это будет опыт, который изменит всю его жизнь.
Проснувшись на следующее утро, юноша вновь исполнился решимости отказаться от детских забав и впредь вести себя как мужчина. Но прежде чем выйти из дома и попытать удачи, он захотел сначала хорошенько позавтракать. Он сказал матери об этом, и наградой ему были огорчение на ее лице и заломленные руки.
— О мое любимое, дорогое дитя, — воскликнула его матушка в своей обычной горестной манере, приобретенной за годы тяжких трудов, — чем же я могу накормить тебя этим утром, если прошлой ночью тебя обуял такой голод, что ты съел до крошки всю еду, какая была в доме? Но подожди немного, я возьму несколько узлов с одеждой и через час-другой, отстирав вещи в реке, заработаю немного мелких монет, чтобы купить тебе еды.
Видя свою мать в таком состоянии, Аладдин тут же захотел порадовать ее. Если его матушка не сумела приберечь немного еды, можете вы спросить, почему же он должен был чувствовать себя виноватым? Скажем так, это обычное дело между матерями и сыновьями, и покончим с этим.
— Нет-нет, дорогая матушка, — сказал тогда Аладдин. — Ты достаточно потрудилась за свою долгую жизнь. Почему бы не взять эту лампу и не продать ее на базаре? На эти деньги мы наверняка сможем поесть разок-другой. А когда я поем и оденусь, то возьму эту кучу разноцветных камней и продам их каким-нибудь не слишком образованным горожанам. Таким образом мы, наверное, сможем прокормиться пару дней, пока я не определюсь до конца, как мне быть мужчиной и какую избрать дорогу в жизни.
Но удача улыбалась им, ибо, передав лампу в руки своей матери, Аладдин вверил ее заботам самой большой любительницы чистоты во всей той части света.
И матушка его, глядя на эту потускневшую лампу, подумала, что наверняка сможет получить за нее лучшую цену, если начистить ее, прежде чем нести на базар. И тогда она взяла один из старых ветхих обносков, которые обыкновенно носила вместо одежды, смочила тряпицу смесью воды и золы, призвала на помощь всю свою недюжинную силу, накопленную за три десятка лет ручной стирки, и принялась чистить медь.
Но едва успела она провести рукой вверх и вниз по лампе, как из горловины повалил багровый дым, а когда этот дым рассеялся, перед ними стоял джинн, столь огромный, что головою он задевал потолок. Кожа у этого джинна была цвета золота, а глаза сверкали яркой синевой, будто летнее небо. И вскричало это волшебное создание оглушительным голосом, звучавшим еще громче из-за замкнутого пространства:
Я властитель всего, хоть в пещере живу,
Но рабом я хозяину лампы служу.
Повелевай мною, о госпожа! Повелевай мною!
Но дорогая матушка Аладдина имела еще меньший опыт общения с джиннами, чем ее сын. Поэтому она застыла на месте, широко раскрыв глаза, а язык ее, казалось, увеличился в размерах и целиком заполнил рот, и она не могла говорить. Но это продолжалось недолго, ибо вскоре мать Аладдина упала в глубокий обморок.
Аладдин, однако, стоял неподалеку, когда это случилось, и он быстро шагнул вперед и выхватил лампу из слабеющих пальцев матушки. Если этот дух в деле так же хорош, как тот здоровенный темнокожий тип в пещере, то теперь всякое пожелание Аладдина будет исполнено.
— О раб лампы, — сказал он тогда, — я голоден, и мне нужна еда для меня и для моей матушки.
— Будет исполнено, — ответил золотой джинн и протянул ему серебряный поднос.
А на подносе том стояла дюжина золотых блюд, а на каждом блюде — разная диковинная еда, подогретая и приправленная специями как положено. А позади этих блюд лежала дюжина хлебов белее белого, и на них были изображены люди, и звери, и сценки из древней истории. А в самом конце этого громадного подноса стояли две фляги с чудесным белым вином, благоухавшим так, что Аладдин не сомневался, что вино это высочайшего качества, и два больших кубка, причем и фляги, и кубки были из чеканного золота и украшены драгоценными камнями, некрупными, но подобранными со вкусом.