Меж тем младшая Баба‑яга все так и служила в лесу, не подумывая ни о чем другом. А сила ее все росла, крепла. Начинала Яга чудесить с целебных травок, которых было здесь множество, потом пробовала себя и в заклинаниях — сначала каких попроще, потом все сложнее и сложнее. Соответствующую литературу добывал все тот же кот. И где он только ее брал — загадка. Наконец младшая Яга, достигнув изрядных высот в чародействе, решила сотворить что‑то и вовсе из ряда вон выходящее. Посоветовалась с сестрой и племянником, вместе нашли нужные компоненты и как‑то зимним утром вышли к лесному озеру. Набрали, накатали снега (тут и кот подсуетился, загребал всеми четырьмя лапами), слепили девочку‑снегурочку. Вчетвером на разные голоса произнесли нужные заклинания, потом младшая Яга сама чего‑то пошептала. Под вечер оставили снегурочку одну, а сами пошли домой. Ночью ударил мороз, закостенела, заледенела снежная девчушка, всадник черный промчался, коснулся ее полой одежды. Обогрело с утра снегурочку солнышко, спели птицы первую песенку — и забилось в ее груди горячее сердечко. Ожила снегурочка и заплакала. А тут и младшая Яга к ней спешит, верит и не верит, обнимает, к себе прижимает. Так и появилась у Яги дочка. Назвали снегурочку Василеной. Росла снежная девочка как на дрожжах — Баба‑яга и опомниться не успела, как дочка уже стала молодой красавицей. От женихов не было отбоя, но всем Василена отказывала. Наконец посватался за нее сам царь Елисей. Тут сама Яга не выдержала: чего тут‑то уж привередничать? И как Васи‑лена ни плакала да как ни просила не выдавать ее за немилого — все было напрасно. Дала Яга слово, благословила дочку, обещала в гости быть… и с тех пор не было от Василены ни слуху ни духу.
Давно уже замолчала Баба‑яга, а Иван все сидел и как завороженный смотрел куда‑то невидящими глазами. Проносились перед ним странные, фантастические картины: была тут и красавица Василена, и лешие, и Проводник, ведущий куда‑то испуганную старушку… Все как наяву предстало перед Ваниным взором. Чай остыл, Баба‑яга молча налила новый, подвинула к Ивану тарелку с пирогами. Только тут он опомнился, взял большой пирог и откусил от него едва ли не половину. Спросил с набитым ртом:
— А кто он, царь Елисей?
— Чародей, — коротко ответила Яга, и Ваня понял, что больше задавать вопросов на эту тему не следует.
Помолчали. Наконец Иван спросил:
— А что, бабушка, про Светлану мою не знаешь ли чего?
Старушка развела руками:
— Не знаю, милый, не ведаю. Тут разве что моя старшая сестра тебе ответ даст. Ну и я, чем могу, помогу. Стоит в конюшне моей конь‑огонь, золотые копыта. В два счета домчит тебя до сестры. И вот, — тут Яга сняла с пальца перстень, — возьми‑ка себе на добрую службу. Этот перстень посильнее внучкиного будет — ни волк, ни другой зверь не тронут, ни пеший, ни конный помехой не будут. Только тут уж поспешать надобно, как бы ни был быстр мой конь, как бы ни был перстенек чудодейственен, а супротив всадника Темной Ноченьки нет никого сильнее.
Иван поклонился, поблагодарил Ягу и встал из‑за стола. Та будто только этого и ждала.
— Настена! Давай отведи Иванушку к коню моему златогривому. Времени даром не теряйте, проводи Ваню чуток да и к дедушке поскорей возвращайся.
Настя звонко чмокнула бабушку в щеку, схватила Ваню за руку и потащила за собой. Признаться, живого коня Иван видел только издалека, а уж как к нему подступиться, тем более не знал. Настена похихикала, глядя на его жалкие попытки. Конь, несмотря на грозный вид, вел себя смирно, молча терпел Ваню, который пытался руками нащупать стремена и только время от времени встряхивал могучей головой. Наконец Иван с подачи Насти догадался, как надо на него взбираться. Кое‑как уселся в седле, с ужасом понял, что держаться, собственно, не за что, и, несмотря на вопли Насти, вцепился в золотую гриву. Такого издевательства конь не вынес и, возмущенно заржав, сорвался с места вместе с побелевшим от страха Иваном.
Нет хуже человека, который впервые управляет транспортным средством. И неважно, о чем идет речь — об автомобиле, мотоцикле или лошади, — человек, впервые оказавшийся в седле, представляет собой жалкое зрелище. Ваня сидел ни жив ни мертв, пальцы, запущенные в золото гривы, занемели. Конь, почуяв неопытного наездника, мчался все быстрее и быстрее, взбрыкивал и давно бы уже сбросил Ивана, но тут не последнюю роль сыграл чудный перстенек. Не мог конь Златогрив причинить Ване вреда, как ни ярился и ни вставал на дыбы, в последний момент его что‑то останавливало. И мчался он, почти не разбирая дороги, перескакивал озера, скакал по бурелому и колючему ельнику. Ветви деревьев нещадно стегали Ваню по лицу, кустарник рвал брюки, холодный ветер продувал насквозь, а под собой чувствовал Иван твердое седло, огромного коня, и душа его окончательно уходила в пятки.
Долго скакали через Горе‑лес, солнышко совсем склонилось к закату. Послышался стук копыт, стал догонять красный всадник, некоторое время скакали бок о бок красный и златогривый кони. Тут уже сумел рассмотреть Иван красного всадника. Был он росту высокого, непомерно широк в плечах, рыжие волосы выбивались из‑под пернатого шлема. Лицо всадника не отличалось особой красотой, было оно словно вырублено из камня. Широкий лоб, низко нависающие брови, глубоко запавшие смешливые глаза, в которых словно застыл отблеск пламени. Всадник усмехался и смотрел куда‑то вперед, не удостоив Ивана и единым взглядом. Доспехи из красного металла сверкали так, что было больно глазам. По спине стекал плащ из темно‑красной ткани, кровавыми всполохами играло на нем закатное зарево. Наконец всадник стегнул коня, и тот, заржав и лихорадочно поведя глазами, помчался быстрее ветра. Вскоре Иван потерял его из виду, и спустя секунду зашло солнце. Наступили сумерки, со всех сторон обступили зловещие тени. И все зашевелилось, все ожило в лесу, дышало, шепталось. У Вани ползли по спине мурашки, волосы едва не вставали дыбом. Ветер завывал как‑то по‑особенному жутко. Больше всего сейчас Ивану хотелось оказаться дома под теплым одеялом. Или, как вариант, в офисе, где все давно постыло, но хотя бы привычно и знакомо.
Впереди замаячил свет. Златогрив, заржав, поскакал еще быстрее, Ваня и опомниться не успел, как оказался на лесной полянке прямо перед небольшой избушкой. В окошке горела свеча, видимо, ее свет и озарял лес на много верст. Черт знает что такое здесь творится, но скорее всего все так и должно быть.
Ваня спешился, вернее, попытался это сделать. Конь покорно стоял, ожидая, пока Ваня высвободит ногу из стремени, распутает поводья и отпустит гриву. Наконец Иван, тихо шипя, кубарем скатился с седла, отбил себе все, что только можно, и с трудом встал на ноги. Услышав смех, поднял голову и увидел, что на крыльце стоит бабушка‑старушка и смеется‑заливается.
— Ну, витязь могучий, много повидала я чудес на своем веку, но ты всех переплюнул! — Старушка все не переставала хохотать. — Это ты всегда так с коня валишься или специально для меня решил показать этот номер?
— Здрасьте, — ответствовал на это Ваня.