– С удовольствием, – расцвел прапорщик.
Уж он-то был редчайшим ценителем халявы.
– В таком случае милости прошу, – пригласила старушка. – Только, пожалуйста, тихонечко. Внук спит.
Войдя в дом, гости поразились аккуратности и основательности хозяйства. Светлая горница была заставлена крепкой удобной мебелью. Шкафы, две кровати, в центре – стол со стульями, у окна два сундука с замками. В дальнем углу за полупрозрачной занавеской угадывалась детская кроватка.
– Сколько внуку? – шепотом спросил Палваныч.
– Четвертый год, – ответила бабушка. – Садитесь за стол, а я за кружками и квасом!
Дождавшись угощения, прапорщик и солдат принялись смаковать напиток. А собаки, как известно, кваса не любят.
Проснулся внук, о чем известил пронзительным криком, переходящим в рев.
Старушка захлопотала у кроватки.
– Интересно, где родители? – вполголоса проговорил Коля.
Тем не менее хозяйка услышала его реплику.
– Дочка с мужем улетели изучать жизнь северного единорога, а внука мне оставили.
Она ловко одела мальчонку, привела его к столу.
Карапуз был симпатичный, в меру упитанный, правда, чуть опухший со сна и зареванный.
– Он у нас смирный и толковый, – сказала бабушка. – Ади его имя.
Мальчик внимательно оценил гостей. Прапорщик Дубовых ему решительно не понравился, зато приглянулся Пес в башмаках. Колю воспринял ровно.
Старушка усадила крепыша на свободный стул, достала из печки теплую жидкую кашку в горшочке.
– Не в службу, а в дружбу, добрые господа, – обратилась хозяйка к посетителям, – я быстро до соседки добегу, хлебца возьму, а вы уж покормите Ади, ладно?
– Почему бы и не отплатить, что называется, за гостеприимство? Рядовой Лавочкин, выполнять! – распорядился Палваныч.
Бабка удалилась.
Коля не имел опыта общения с детьми. Он неловко зачерпнул кашу ложкой, поднес о рту малыша.
– Кушай, Ади.
Карапуз наморщил лобик, рта не раскрыл.
– Не хочешь?
– Нет.
– А за папу съешь?
– Угу…
– Вот давай за папу…
И пошло кормление:
– Давай за маму… Давай за бабушку… Давай за дедушку… – импровизировал Лавочкин. – Давай за них… Давай за нас… И за десант… И за спецназ… За свет далеких городов… И за друзей… И за врагов…
Парень обнаружил, что малыш смотрит остекленевшими глазами прямо перед собой и ритмично открывает рот для новой порции, разжевывает кашку и проглатывает, открывает, разжевывает, проглатывает, открывает…
Горшочек стремительно опустел, песня группы «Любэ» кончилась, а Ади все открывал рот, пережевывал пустое пространство и глотал.
Очумевшие Палваныч и пес следили за процессом.
Колю прошиб холодный пот.
– Что я натворил?! Ну-ка, малый, стой, раз, два.
Ребенок встал со стула. Челюсти все работали.
Лавочкин захотел убежать, но надо было что-то сделать. Родители-то колдуны, да и бабка наверняка не проста…
– Слушай, Ади, мою команду, – подражая гипнотизерам, торжественно сказал солдат. – На счет «три» ты перестанешь жевать и проснешься. Итак… Раз… Два…
– А вот и я! – Запыхавшаяся хозяйка внеслась в горницу. – А что это с Ади?
– Три… – неуверенно закончил внушение новоиспеченный психотерапевт.
Малыш перестал жевать и зашнырял испуганными глазенками по сторонам.
– Мы играли, – не скрывая облегчения, выдохнул Коля.
– Он колдун! – завопил карапуз и оглушительно заревел.
Бабушка сгребла малыша в охапку и отскочила от стола.
– Презренный ведьмак! – грозно воскликнула она, перекрывая старческим дребезжащим голосом плач внука. – Ты насылал на него порчу! Прочь, прочь из моего дома!!! Кто тебя подослал?! Дункельонкель? Мегамауль? А впрочем, неважно. Прочь!
– Пауль, Николас, пойдемте, – тихо проскулил Пес в башмаках, прижимая уши и хвост.
– Зря вы так, – с горечью промолвил Лавочкин и вышел вон.
– Квас хороший, – сказал прапорщик. – Можно, я захвачу остатки?
Приняв молчание за знак согласия, он сгреб кувшин со стола и последовал за солдатом.
– Простите, – крикнул на бегу кобелек.
– Вот стерва! – бушевал шагающий по лесу Палваныч. – Никакого соображения и уважения. А ты тоже хорош – наслал чары на мелюзгу.
– Кто?! Я?! – Коля был готов взорваться от переполнявшего его чувства несправедливости. – Я ничего не делал!
– Ага, это все знамя! – саркастически провозгласил Дубовых.
– Конечно! – Парень ухватился за эту гипотезу. – Кто же еще?
– Вот это вещь! – восхищенно протянул пес.
– И ты туда же, брехло шелудивое! – не сдавался прапорщик. – Он же пожелал, чтобы этот Ади послушно жрал, сечешь? Кстати, что за имя-то?
– Краткое от Адольф, если не ошибаюсь. – Рядовой пожал плечами.
Палваныч встал как вкопанный.
– Адольф?.. Ты сказал, Адольф?..
– Ну да…
– Уй, е! Ненавижу Адольфов!!! Уж наши отцы били их, били, мать их… Вернуться? Пожалуй…
– Павел Иванович, – Лавочкин подергал бессвязно шепчущего командира за рукав, – вы хотите отомстить карапузу из сказочного мира за преступления Гитлера? Я вас верно понял?
Прапорщик почесал затылок пухлой пятерней:
– Кхм… Э… Двигаемся дальше.
Вечер застал путников в лесу. Они разбили лагерь, соорудили крепкий шалаш. Пес сразу убежал в ночное – якобы искать себе пищу, и хотя он уплетал курятину наравне с людьми, ни Дубовых, ни Лавочкин не были против. Зачем в шалаше собака? Разве что для запаха.
Перед ужином Палваныч уселся у костра и изрек, доставая заветный музыкальный инструмент:
– Так я скоро научусь на флейте играть.
Когда россияне съели по половине цыпленка, из тьмы вышел человек.
– Стой, кто идет? – насторожился прапорщик.
– Это я, Шлюпфриг, – раздался знакомый голос.
– А чего это ты?..
– Ну… За вами увязался. – Юнец развел руками, мол, принимайте в табор.
– Сидел бы дома, – буркнул Палваныч.
– Нету дома-то…
– Ладно, тащись к костру, ешь.
Поужинав, путники выяснили опытным путем, что в построенном шалаше прекрасно помещаются три человека.
Коля размотал знамя, свернул его в подобие подушки и положил под голову. Спать обмотанным полковой реликвией было ужасно неудобно: и бока болели, и дышалось тяжко.