– Я что-то не пойму тебя сегодня, Раймон, – рассердился Орлеанский. – Ты что, предлагаешь мне стать вассалом императора Воислава Рерика?
Все-таки благородный Эд здорово постарел за эти годы. От былой красоты не осталось и следа. Немудрено, что разборчивая Тинберга выставила его из своей спальни. К сожалению, поблекла не только красота графа, но и его разум.
– Я что, похож на идиота, Эд?
– Но ведь ты сказал об империи Рериков-Рюэргов?
– Это не я сказал, граф, а грек Константин. После принятия королем Хлодвигом христианства царственный род Меровингов распался на христианскую и языческую ветви, после чего всю Европу охватила смута. И только снова соединив обе эти ветви, мы наконец обретем утерянное благолепие.
– И что будет венчать это единение и благолепие – крест или руны?
– В этом-то и весь вопрос, благородный Эд, – криво усмехнулся Раймон. – Константин считал, что это будет крест, а монсеньор Николай полагает, что руны. Пятнадцать лет назад я дал слово хазарскому беку Карочею, что роза Рюэргов никогда не будет принадлежать Рерикам, и сегодня мне напомнили об этой клятве.
– Но ведь у тебя нет дочери, Раймон.
– Зато она есть у Гарольда.
– Так ты имеешь в виду Ефанду?! – сообразил наконец Орлеанский.
– Ты сегодня удивительно догадлив, благородный Эд, – ехидно заметил Раймон.
До графа Орлеанского наконец стал доходить смысл странного поведения графа Лиможского, который сначала категорически отказался участвовать в мятеже против короля, а потом неожиданно изменил свое решение. Нет, этот человек не станет помогать ни Воиславу Рерику, ни своему брату Гарольду, ибо нет, пожалуй, в этом мире людей, которых Раймон Рюэрг ненавидел бы больше, чем их. Впрочем, ненависть эта взаимна, и, пожалуй, графу Лиможскому не остается ничего другого, как встать на сторону монсеньора Николая в этой борьбе за веру и императорскую корону.
Сам Эд в пророчество архиепископа Константина не верил. Хитрый грек просто бросил еще одно яблоко раздора сеньорам франкской империи, и без того раздираемой усобицами. К сожалению, в этом мире не все так умны, как графы Орлеанский и Лиможский. Чего доброго, многие воспримут весть о единении шестилетней Ефанды и пятидесятилетнего Рерика как знамение свыше. Правда, нареченной невесте еще нужно дозреть до ложа, но это лишь вопрос времени. И очень может быть, что ложе, на которое она взойдет, будет императорским.
– На чью поддержку мы можем рассчитывать, благородный Эд?
– Я думаю, нас поддержат Адалард Парижский, Роберт Турский, Руальд Неверский и епископ города Санса Венелон, лютый ненавистник королевы Тинберги.
– Думаешь, этого будет достаточно, чтобы захватить Париж? – спросил Раймон.
– Так мы уже в Париже, – усмехнулся Орлеанский. – Остается только взять под свой контроль королевский замок. Причем сделать это нужно внезапно. Иначе коронованная змея Тинберга чего доброго выскользнет из наших рук.
– Меня интересует не столько Тинберга, сколько Ефанда, – нахмурился граф Лиможский.
– Давай для начала возьмем замок, благородный Раймон, а уж потом каждый из нас будет решать свои задачи.
– А ты не боишься мести короля Карла? – спросил Раймон.
– Полноте, любезный граф, – усмехнулся Эд. – Карл нам будет только благодарен, если мы устраним ненавистную Тинбергу и ее щенка. Кроме того, у нас есть возможность нырнуть под крылышко Людовика Тевтона, который спит и видит себя императором.
Такое развитие событий Раймону пришлось не по вкусу. Не прошло еще двух месяцев, как он отбросил от стен Дакса армию баварцев, спешившую на помощь мятежным аквитанским сеньорам. Но Рюэрг надеялся на то, что до поклонов в сторону Тевтона дело у нейстрийцев так и не дойдет и они сумеют договориться с Карлом, который славится своей уступчивостью. Если дело будет так развиваться и дальше, то земли у Карла Лысого останется меньше, чем волос на темени.
В Париж граф Лиможский приехал в конце декабря, когда наступившие зимние холода подморозили осеннюю хлябь и сделали проходимыми дороги. Его появление с небольшой дружиной в сто мечников никого не насторожило, тем более что он не был единственным сеньором, решившим скоротать скучную зиму в большом городе. Вслед за графом Лиможским в столицу Нейстрии приехали и граф Эд Орлеанский, и граф Роберт Турский. Ждали здесь со дня на день и короля Карла, но тот задерживался, скованный по рукам и ногам викингами, которых никак не удавалось выбить с острова Нуарнья, расположенного в устье Луары близ Нанта, где морские разбойники создали хорошо укрепленную базу. В самой Нейстрии пока все было спокойно, и у парижан появилась надежда на то, что хоть нынешнюю зиму удастся провести в относительном покое, без набегов и графских усобиц.
Граф Лиможский остановился в собственном доме, доставшемся ему от отца, а в королевский замок отправился только на следующий день, дабы засвидетельствовать свое почтение герцогу Людовику и его матушке, королеве Тинберге. Раймон не рассчитывал на теплую встречу. Его визит наверняка насторожит не только королеву, но и коннетабля Гарольда, который не доверял брату и не находил нужным этого скрывать. Под рукой у коннетабля кроме собственной дружины в пятьсот мечников были еще и полторы тысячи дружинников герцога Людовика. Этого вполне достаточно, чтобы отразить нападение нурманов, но слишком мало, чтобы удержать в повиновении вассалов. Графы Адалард Парижский, Эд Орлеанский, Роберт Турский и Руальд Неверский, объединив усилия, без труда могли выставить втрое, а то и вчетверо больше людей.
– До меня дошли вести, что викинги высадились в Фрисландии, – пояснил цель своего приезда в Париж граф Лиможский. – Я полагал, что король Карл уже в Париже, ибо нельзя исключить того, что морские разбойники уже нынешней весной войдут в Сену.
– Вы волновались совершенно напрасно, дорогой Раймон, – томно произнесла Тинберга. – По моим сведениям, речь идет о Воиславе Рерике, ныне маркграфе Ютландском, которому король Лотарь поручил управление Фризией. Думаю, мы можем рассчитывать на его поддержку не только в случае нападения викингов, но и в противостоянии с непокорными вассалами, вообразившими, что они могут диктовать свою волю королю.
Нейстрийские сеньоры были недовольны решением Карла, приславшего своего сына Людовика присматривать за своевольными графами. В последние годы вассалы короля чувствовали себя полными хозяевами на вверенных им в управление землях и весьма болезненно воспринимали любое ущемление своих прав. В частности, граф Адалард считал Париж и прилегающие к нему земли своей сеньорией и дошел в своем самоуправстве до того, что принялся раздавать уделы своим ближникам, не считаясь с мнением короля. Появление в Париже Людовика Заики и королевы Тинберги явилось для Адаларда весьма неприятным сюрпризом, а все прочие графы расценили это как вызов.
Еще два года назад никто не посмел бы открыто возразить Карлу, ибо за ним была сила, но теперь ситуация изменилась. Карл потерпел несколько весьма чувствительных поражений от нурманов, и у сеньоров вновь появилась удобная возможность в полный голос заявить о своих правах.