Полынов провел ладонью по щеке и решил, что «Минутка» десяток-другой минут его подождет. В присутственных местах даже в такой глухомани надо появляться более-менее опрятным — это производит хорошее впечатление, легче завязываются разговоры, и собеседник более доверителен к гладко выбритому человеку, чем к заросшему двухдневной щетиной.
В зале парикмахерской было пусто, но стоило только половицам заскрипеть под башмаками Полынова, как из-за занавески в углу появился старенький, сгорбленный парикмахер с всклокоченной седой шевелюрой и такой же неопрятной бородой. Похоже, местный цирюльник строго исповедовал древнее правило своей гильдии — посмотрите на меня, такого неухоженного, и станьте лучше.
— Добрый день, молодой человек! — бодренько провозгласил парикмахер и живенько засеменил навстречу. — Проходите, садитесь в кресло у окна…
Никита кивнул, сел, снял кепи, и тут же его горло захлестнула белая простынка.
— Как стричься будем? — поинтересовался парикмахер, профессиональным взглядом оценивая прическу Полынова. Зарос он в Африке основательно.
— Никак, — поморщился Никита и ослабил узел простыни на горле.
— Простите?.. — застыл в недоумении старичок.
— Бриться будем.
— Тоже дело, — согласился парикмахер. — Хотя на вашем месте я бы все-таки и постригся, заросли вы… И почему армия сейчас к таким стрижкам снисходительно относится? В наше время уже давно бы на гауптвахте сидели, невзирая на звание, и со стрижкой под нуль. Вы ведь с учений?
«Это в какие же времена офицеров на гауптвахту сажали да еще «под нуль» стригли? В сталинские, что ли?» — подумал Полынов, но благоразумно промолчал. К тому же не стоило врать парикмахеру, что он имеет какое-либо отношение к учениям. Человек его профессии — первый сплетник в маленьком городишке. Уже к вечеру будет знать, кто он такой, и каждому новому клиенту не преминет высказать недоумение, что отставной капитан намеренно ввел его в заблуждение. Сам пусть треплется, авось что-нибудь интересное и сообщит.
— Н-да, понимаю, — не дождавшись ответа, закивал парикмахер, взбивая помазком пену в чашке. — Режим секретности… Все-таки учения по стерилизации очага бактериологического заражения…
Никита вскинул брови и покосился на него. Ай да режим секретности установил здесь полковник Федорчук! Вводная на учения гласила «дезактивация очага ядерного поражения». Налицо утечка информации, дорогой мой полковник!
— Молчу, молчу! — притворно замахал руками старичок, неправильно истолковав косой взгляд Никиты. Он вдруг прекратил взбивать пену и уставился на лицо клиента. — А вы точно решили бриться?
— Да. А в чем дело?
— Кожа у вас на солнышке немного обгорела. Весьма неприятная процедура получится.
Видел себя в зеркале Никита. Краснота на лице проступала даже сквозь тропический загар. Совсем другое солнце в Каменной степи, чем на экваторе. Говорят, под российским небом и негры обгорают, а тут, шутка ли, весь световой день на «пляже» недвижимо пролежать. Могло быть и хуже.
— Потому к вам и пришел, а не сам бреюсь, — нашелся Полынов.
— Н-да, — прищелкнул языком парикмахер. — Без парового компресса нам никак не обойтись. Минутку.
Он нырнул за ширму и принялся там греметь посудой, наливая воду с паровую баню и ставя ее на электроплитку. Полынов перевел взгляд в окно. Мимо парикмахерской степенно прошествовала громадная свиноматка с выводком снующих вокруг нее поросят. Жарко было свинье, тень искала.
«Чем тебе не гоголевский «Миргород»? — усмехнулся Никита. — Лужу бы побольше перед мэрией, и эту свинью в лужу…»
Старичок-парикмахер вновь появился в зале и принялся править опасную бритву о свисающий со стены ремень.
— Давненько я никого не брил, — весело подмигнул он Никите. — Годика три-четыре. Сейчас все сами норовят. Кто электробритвой пользуется, кто «шиком», кто «жилетом»… Наверное, я уже и квалификацию потерял. Знаете анекдот об ученике брадобрея?
— Знаю, — кивнул Полынов.
— Так вот, — будто не расслышав, продолжал старичок. — Бреет, значит, ученик своего первого клиента, а у самого руки дрожат, сердечко екает, поджилки ходуном ходят. Только прикоснулся лезвием к лицу клиента, как тут же и порезал. «Ой, извините… — лепечет. — Я ученик, в первый раз брею…» «Ничего, ничего, — успокаивает клиент. — Продолжайте». Второй раз провел бритвой ученик и опять клиента порезал. «Ой, я вас снова порезал!» — чуть не плачет. Ну а клиент терпеливый попался, интеллигентный. «Что же вы так расстраиваетесь? — утешает. — С кем не бывает? Учиться-то на ком-то надо? Продолжайте, не стесняйтесь». Но только ученик прикоснулся к лицу клиента бритвой в третий раз — очередной порез! Расплакался тогда ученик брадобрея: «Ну не получается у меня!» — и давай от отчаяния свою неудачную работу бритвой кромсать!
Старичок настолько вошел в раж, что даже показал, как это делалось. Бритва замелькала в его руке, отблескивая, подобно винту вертолета.
— Сейчас убегу, — мрачно пообещал Никита.
— Что вы, что вы! — рассмеялся парикмахер. — Шучу я так. Я ведь не ученик, а мастер. Если у меня что-то не получится, кромсать лицо не буду. Зачем же вас мучить, калекой на всю жизнь оставлять, чтобы ни одна девушка в вашу сторону не смотрела? Я вам быстренько горло перережу и всех делов!
Старичок демонически расхохотался и исчез за занавеской. Больших трудов стоило Полынову усидеть в кресле. Хорошо смеяться над побасенками черного юмора, когда это не касается тебя лично.
— Поражаюсь вашему мужеству. — Парикмахер появился через секунду, держа в вытянутых руках исходящее паром полотенце. — Как там говорится: «Безумству храбрых поем мы песню…» — Он внимательно посмотрел на лицо клиента и вздохнул. — Нет, я не садист. Приложите-ка компресс сами, а то будете жаловаться, что еще и обварил вас. Кровь пустить — это по мне, а сварить кого — это к поварам.
Никита с сумрачным видом взял полотенце, наклонился вперед, несколько раз, примериваясь, промокнул лицо и лишь затем плотно приложил компресс. Не очень-то приятная для обожженной солнцем кожи процедура, но терпимая.
— Так, хорошо… — Парикмахер наклонил спинку кресла. — Теперь откиньтесь назад и запрокиньте голову на изголовье. Вот и отлично. Посидите минутку.
Он снова стал взбивать пену.
— Ну-с, молодой человек, приступим, — наконец сказал он, сорвал с лица Никиты полотенце и принялся наносить помазком пену.
Когда в его руке блеснуло лезвие бритвы, Полынов взвел глаза к потолку и обреченно вперился в серую потрескавшуюся штукатурку. «А вдруг он один из пациентов психбольницы? — запоздало пронеслось в голове. — Много их здесь, в Каменке, — со всей области свозят. Почему бы одному и не сбежать?» Но отступать было поздно. Тем более дергаться.
— Люблю я анекдоты о своей профессии, — продолжал балагурить парикмахер. Бритва в его руке так и порхала, но ее прикосновения к коже Никита не чувствовал. Возникло лишь странное ощущение холодного ветерка, как бы сдувающего с лица пену. — У меня за пятьдесят лет набралась целая коллекция. Первый, знаете, какой? Еще в пятидесятые годы ходил, сейчас забыли. Стрижет, значит, парикмахер клиента, а тот ему попался массивный, упитанный, еле в кресле уместился. Так вот, стрижет его парикмахер и все приговаривает: «Ну и шея… Ох и шея!»… Язык под левую щеку подложите.