— Как просил, шесть километров после развилки.
— Значит, где надо.
— А ты, поди, перепугался, когда патруль нас притормозил? — неожиданно со смешком спросил Игорь. Пост они миновали удачно, и он был в прекрасном расположении духа.
— Почему?
— Ну, как… Вдруг я тебя с потрохами сдам?
— У нас о таком не говорят, — жестко осадил Игоря Никита.
— Извини… — растерянно пробормотал Игорь. — Пошутил я.
Полынов обошел машину, нагнулся к подфарнику, покопался при тусклом свете в сумке и достал сверток.
— Так тебя на обратном пути не встречать?
— Нет. Скорее всего, уходить буду «с шумом» и тебя подставлять не хочу. Держи.
Никита протянул Антипову сверток.
— Что это? Мина? — опять попробовал пошутить Игорь.
— Деньги.
Игорь оторопел.
— Нет, мужик, не возьму, — попытался он отказаться.
— Бери. Мне они там вовсе ни к чему. Только мешать будут.
Игорь неловко взял сверток.
— Половина твоя, половину, вернусь, заберу. А не вернусь — все твои. У меня наследников нет, — криво усмехнулся Никита.
— Ты это брось — не вернусь! — возмутился Игорь. — Я к твоей половине все равно не притронусь… — Он повертел в руках сверток и не удержался от вопроса: — Сколько здесь?
— Тебе на новую машину хватит, — заверил Никита. — Ну, давай прощаться. — Он протянул руку. — Спасибо.
— Да чего там… — смутился Игорь, пожимая руку. — Ни пуха тебе…
— К черту! — отмахнулся Никита и шагнул в темноту.
Темнота была непроглядной, хоть глаза выколи. Никита отошел метров на двадцать от машины, полез в сумку, достал «сову», надел шлем на голову. И невольно чертыхнулся. Душная ночь внесла свои коррективы в восприятие мира сквозь прибор ночного видения. Если обычно более нагретая земля в холодном воздухе четко просматривалась, то сейчас, когда разница в температуре атмосферы и почвы практически не ощущалась, поверхность степи была словно затянута зеленоватым туманом и имела весьма расплывчатые очертания. И все же это было лучше, чем идти на ощупь впотьмах.
Через полчаса ходьбы на горизонте сквозь зеленый туман красной булавочной головкой засиял огонь фонаря возле штабных вагончиков. Приблизительно с этого времени в воздухе стал ощущаться сладковатый запах жженого керосина, а чуть позже изменилась под ногами и почва, — преодолев линию брошенных окопов, Полынов ступил на горелую землю, и спекшаяся в шлак пыль противно заскрипела под подошвами. Пришлось умерить шаг, хотя это пока было излишней предосторожностью — душная ночь гасила любые звуки, как в вате, в отличие от обычной ночи, когда малейший шорох слышен за сотни метров.
В полукилометре от расположения штаба Никита остановился, лег на землю и стал изучать дислокацию. В общем, ничего из ряда вон необычного он не увидел. Возле трех вагончиков штаба учений стоял столб с фонарем, здесь же были припаркованы два «уазика» и один БТР. Приглушенно тарахтела невидимая отсюда передвижная электростанция. Вагончик микробиологической лаборатории находился от них метрах в ста, и свет фонаря до него практически не достигал. Охранение было самым обычным: четверо часовых возле штаба, один у лаборатории. Оно и понятно — не война, не от кого секреты вроде бы прятать. Но Никиту почему-то такая «небрежность» в охранении насторожила. Слишком все это напоминало ловушку: минимальное количество часовых, лаборатория на отшибе и всего один фонарь. Если бы такое расположение вагончиков не подтверждалось снимками из космоса на протяжении двух недель (штаб три раза менял свою дислокацию, передвигаясь вслед за сжимающимся периметром окопов, и вагончик лаборатории всегда дистанцировался от штабных), Полынов никогда бы сюда не сунулся.
На часах было без десяти двенадцать, и Никита решил подождать полночи. И не ошибся. Ровно в двенадцать караул сменился, и Полынов убедился, что часовых он засек всех. Никого не упустил.
На горизонте то и дело мигали неясные блики, которые Полынов вначале принял за зарницы надвигающейся грозы, но когда стащил с головы «сову», то понял, что это отблески прожекторов в районе окопов. Стерилизация зоны велась по всем правилам — как говорится, чтобы и мышь ночью не проскочила, — и Полынов невольно похвалил про себя неизвестного организатора карантина в Каменной степи. Все делалось правильно, по науке. Даже когда создавалась точка «Минус», ее местоположение выбрали адекватно ситуации. Безлюдная, пустынная местность с чрезвычайно обедненным биоценозом, практически стопроцентно обеспечивающим самоизоляцию возможного очага микробиологического заражения. И если бы не известная всему миру российская халатность при консервации точки «Минус», не лежал бы сейчас Полынов на вонючей горелой земле, разглядывая штаб по ликвидации последствий чьего-то разгильдяйства.
В штабных вагончиках не светилось ни одно окно. Что поделаешь, служивые — «режимные» люди, приученные с училища спать по приказу от «отбоя» до «тревоги». Зато в окнах лаборатории, забранных решетками металлического жалюзи, горел свет. Чем же это в столь поздний час занята Лидия Петровна Петрищева? Рассматривает в микроскоп микротомный срез тканей местного каннибала или занимается анализом микрофлоры очередного биологического образца? Увлеклась исследованиями и даже не подозревает, что ей предстоит встреча со своей молодостью. С парнем, с которым в двадцать лет напропалую, до беспамятства, крутила любовь. Впрочем, это он, Никита, потерял тогда разум, а Лилечка, оказывается, подходила к их связи весьма прагматично. Любовь — любовью, но выходить замуж предпочла за состоятельного человека. Черт поймет этих женщин! Для одной — рай с милым и в шалаше, а другая семейное гнездышко иначе как в белокаменном особняке и не мыслит. И плевать ей, что ее милый старый, плешивый и песок из него сыплется. Главное — при деньгах и регалиях… Каждый создает себе свой рай.
Никита надеялся, что их «долгожданная» встреча после «длительной разлуки» произойдет без свидетелей. Предпосылки к тому были — ни на одной фотографии он не видел рядом с Лидией Петровной кого-либо, хоть отдаленно похожего на ее коллегу. На снимках она стояла или одна, или в окружении двух-трех офицеров, по чьим лицам легко было догадаться, что о микробиологии они знают ровно столько же, сколько и о внеземных цивилизациях. Скорее всего, она действительно являлась единственным микробиологом при штабе ликвидации очага заражения. И это было понятно, — если армейский офицер должен не рассуждая выполнять приказы согласно вводной на учения по обеззараживанию зоны поражения, то научный работник обязательно задумается над причинами и последствиями проводимой стерилизации почвы. Задумается, сделает выводы, а затем, где ни попадя, будет трепать языком. Да, в общем-то, для стандартных анализов на стерильность почвы достаточно одного квалифицированного лаборанта. Поэтому, наверное, командование операции и решило, что в целях сохранения секретности одного микробиолога за глаза хватит и лучше всего, если это окажется человек, хоть косвенно имевший отношение к точке «Минус».