– За чертову войну и за сезон морской болезни! Английский флот приступал к одной из самых бесславных операций за всю свою историю.
* * *
В Берлине тем временем тоже не теряли времени даром. Пруссаков внезапно обуяла воинственность. После поражений Австрии и России спасителями Европы они видели только себя. По улицам прусской столицы гремели барабаны, заходились свистом флейты. В марширующих солдат восторженные бюргерши швыряли цветы и… круги колбасы.
– Помните Старого Фрица! – кричали с тротуаров. – Дайте по соплям этим оборванцам!
– Помним! Помним! – отвечали гренадеры, колбасу на штыки нанизывая.
Под унылые звуки «Ах, мейн либе Аугустин, Аугус-тин» бюргеры прямо на улицах рьяно танцевали любимый «гросфатер». Со стороны казалось, что Пруссией уже одержана какая-то доселе небывалая победа. И хотя никакой победы еще не было, что она вот-вот произойдет, не сомневался никто.
Король Фридрих Вильгельм Третий желал как можно быстрее начать войну, чтобы разбить зарвавшихся французов еще до подхода русских войск и утереть нос царю Александру.
– Я не желаю ни с кем делиться лаврами победы! – говорил он королеве Луизе.
– О, да, мой дорогой! – восторженно поддакивалата. – Слава должна принадлежать только одному.
1 октября 1806 года прусский двор предъявил Наполеону ультиматум, требуя от него немедленно вывести свои войска из всех германских княжеств. Всем было абсолютно ясно, что условия ультиматума совершенно неприемлемы.
В ожидании ответа из Парижа Берлин пыжился ежедневными военными парадами. Возбуждая воинский пыл, королева Луиза скакала вдоль марширующих на ослепительно белом коне. Подвыпившие прусские офицеры демонстративно точили свои палаши о ступени французского посольства:
– К черту русских и англичан! Мы сами обломаем зубы Бонапарту!
Наполеон же, прочитав ультиматум, был взбешен несказанно.
– Глупец король сам лезет головой в гильотину. Но дураков учат, а это значит, что настал и его черед!
– Нас вызывают к барьеру, сир? – спросил императора верный Бертье.
– Да, нас ждут к нему восьмого октября, но мы примем вызов куда раньше!
Не став ждать, когда истечет срок предъявленного ему ультиматума, Наполеон сам объявил войну Пруссии. Французская армия форсированным маршем устремилась в ее пределы. Все произошло столь быстро, что никто не успел даже толком ничего понять. Война, по существу, еще и не успела начаться, когда через какую-то неделю все было кончено.
Французская армия шла вперед столь стремительными маршами, на которые был способен разве что покойный Суворов.
14 октября в один и тот же день были полностью уничтожены сразу две прусские армии. При Иене это сделал сам Наполеон, при Ауэрштедте – маршал Даву. Ни личное присутствие короля, ни руководство войсками бывшего адъютанта Фридриха Великого, престарелого фельдмаршала Меллендорфа, ни наличие в армии сразу трех племянников знаменитого короля-полководца не спасли прусскую армию от сокрушительного разгрома.
– Наполеон дунул на Пруссию, и ее не стало! – так сказал о произошедшем саркастический Гейне.
27 октября Наполеон торжественно вступил в поверженный Берлин. Униженному прусскому королю он заявил:
– Франции контрибуцию в сто миллионов франков, а мне шпагу Фридриха Великого! И то и другое отослать в Париж!
Король согнулся в поклоне. Отныне от него уже ничего не зависело…
Здесь же, в Берлине, не откладывая дела в долгий ящик, Наполеон подписал декрет о начале континентальной блокады Англии. Сильного флота для покорения своего заклятого врага Франция после Трафальгара уже не имела. Но теперь, после разгрома Пруссии, она вполне могла затянуть на британском горле петлю торговой блокады. Отныне всем европейским государствам строжайше запрещались любые, даже почтовые, сношения с Туманным Альбионом. Росчерком пера французский император как бы вычеркивал Англию из бытия!
– Пусть эти негодяи захлебнутся собственной желчью! – сказал он, размашисто подписывая бумагу-приговор.
Спустя несколько дней к сбежавшему из Берлина Фридриху Вильгельму доставили послание российского императора. Александр Первый писал: «Для меня нет ни жертв, ни усилий, которых я не совершил бы, чтобы доказать вам всю мою преданность дорогим обязанностям…»
– Ах, он помнит нашу общую клятву у гроба Фридриха! – повеселел было король.
– Увы, для нас это уже не имеет никакого значения! – вернула его к действительности королева Луиза. – Для нас все кончено!
По раскисшим от дождей дорогам тянулись толпы пленных из-под Иены. Конвоиров почти не было. Дисциплинированные немцы сами строились в колонны и маршировали туда, куда им было велено. О побеге никто и не помышлял.
Столь оглушительно легкого завоевания великой державы, как уничтожение Пруссии Наполеоном, история мировых войн еще не знала… Теперь перед победоносными войсками французов оставался на всем континенте лишь один настоящий противник – Россия!
3 ноября навстречу французам из приграничных губерний дружно двинулись корпуса генералов Беннигсена и Буксгевдена. Александр долго не мог решить, кого назначить главнокомандующим. О Кутузове после Аустерлица он не хотел даже слышать, других своих генералов ставил еще ниже. Наконец, умные головы подсказали:
– Возьмите Михаилу Каменского, сей фельдмаршал во времена вашей бабки ревновал славой самого Суворова!
– А годы? – засомневался было осторожный император.
– Суворов в его лета и вовсе по горам альпийским лазал. Да и старик-то еще бравый!
– Хорошо! – повеселел Александр. – Ставлю во главе армии бравого!
Узнав о назначении фельдмаршала, Гавриил Державин тотчас разразился в его честь хвалебной одой:
…Оставший меч Екатерины,
Булат, обдержанный в боях…
Оглохшего, полуслепого и почти выжившего из ума старика привезли из деревни в Петербург. Два дюжих адъютанта водили его всюду под руки.
– Ничего, что ножки слабые, – жалились дамы, на старичка глядючи. – Главное, что голова светлая!
– Ветеран с придурью! – так охарактеризовал нового главнокомандующего желчный Карл Нессельроде.
– Последний меч Екатерины, видать, слишком долго лежал в ножнах и оттого заржавел! – иронизировали столичные остряки.
Впрочем, большинство верило в талант и опыт Каменского, помня его былое соперничество с Суворовым. Император Александр с женой Елизаветой приняли главнокомандующего как спасителя Отечества и напутствовали на святое дело борьбы с Наполеоном.
Фельдмаршал, поводя мутным оком, долго что-то мычал в ответ, а затем прошепелявил, потрясая сухоньким кулачком:
– Я енту тварь, совестью сожженную, презрения достойную, изничтожу на корню!