Вспомним, что во время этой же Средиземноморской экспедиции отличившийся в Наваринском сражении лейтенант Павел Нахимов за совершенные подвиги был награжден Георгиевским крестом, произведен в капитан-лейтенанты и назначен командовать трофейным корветом «Наварин». Но ведь корвет – судно всего-навсего третьего ранга, а линейный корабль – первого! При этом официальная историография Средиземноморского похода 1827–1830 годов не донесла до нас каких-то особых подвигов капитан-лейтенанта Барташевича. Скорее всего, офицером он на самом деле был достойным, хоть и без каких-либо выдающихся заслуг. Что же до его столь высокого назначения (и в обход многих старших офицеров эскадры), то этому могла способствовать как личная расположенность к своему ученику нового младшего флагмана эскадры контр-адмирала Платтера, так и неведомые нам кадровые механизмы.
Возвращение Средиземноморской эскадры в Кронштадт было спланировано так, что корабли совершали переход несколькими отрядами. Один из таких отрядов возглавил Платтер, который свой флаг поднял, разумеется, все на том же любимом им «Фершампенуазе».
Плавание к родным берегам прошло вполне успешно. После нескольких лет непрерывных походов и боев моряки наконец-то увидели родной Кронштадт. По прибытии «Фершампенуаз» был поставлен на якорь на малом Кронштадтском рейде. На него передали так называемые «завозы» – особые тросы, по которым в самое ближайшее время планировалось втянуть линейный корабль во внутреннюю гавань. Поэтому, подняв заранее становой якорь, «Фершампенуаз» остался стоять лишь на двух вспомогательных я корях–верпах. Под свист боцманских дудок контр-адмирал Платтер покинул корабль и отбыл на берег, чтобы доложить об итогах перехода. Почти одновременно с его отъездом на «Фершампенуаз» для проверки состояния вернувшегося из дальнего похода корабля прибыл помощник капитана над Кронштадтским портом капитан 2-го ранга Бурнашев. Обойдя все внутренние помещения, он спустился в крюйт-камеру и нашел ее в неудовлетворительном состоянии: палуба, стеллажи и переборки плохо вымыты, а в палубных пазах обнаружена пороховая грязь, что было уже само по себе весьма опасно. После завершения осмотра Бурнашев был приглашен командиром корабля Барташевичем на обед в кают-компанию, после чего заполнил соответствующие бумаги и убыл на берег.
Дальнейшие события разворачивались следующим образом. Проводив помощника капитана порта, Барташевич вызвал к себе в каюту старшего артиллерийского офицера поручика Тибардина. Забот у Барташевича было много, а потому он был немногословен:
– Господин поручик, надо тщательно перемыть крюйт-камеру! Имеются ли ко мне вопросы?
– Вопросов не имею, все будет исполнено как должно! – невозмутимо ответил Тибардин и отправился организовывать перемывку.
Время было послеобеденное, то есть священное время отдыха моряков всего мира, в том числе и наших, а потому поручику отказываться от законного «адмиральского часа» тоже не хотелось. Поэтому он вызвал к себе цейтвахтера Мякишева.
– Вот что, братец! – сказал ему поручик, позевывая. – Надо навести порядок в крюйт-камере: вымыть переборки и стеллажи, выковырять порох из палубных пазов! Как сделаешь, доложишь. Я же пока сосну маленько!
Цейтвахтер, который подобную процедуру осуществлял уже десятки раз, лишь коротко кивнул в знак полного понимания поставленной ему задачи.
Выйдя от Тибардина, Мякишев взял себе в помощь пятерых матросов и отправился выполнять приказание начальника. Чтобы лучше было видно скопившуюся в палубных пазах пороховую грязь, он помимо двух специальных крюйт-камерных фонарей с залитыми водой днищами распорядился прихватить и два обычных ручных фонаря. Один из них поставили для лучшего освещения на порожнюю пороховую бочку, а второй на палубу. Чтобы работа шла побыстрее, цейтвахтер после некоторого раздумья велел вызвать еще дополнительно пятерых матросов. Дело стало продвигаться значительно быстрее. Когда работа уже подходила к концу, в крюйт-камеру на минуту зашел поручик Тибардин. Глянув, как идут дела, он произнес всего лишь одну фразу, которая впоследствии попадет в материалы следствия по делу «Фершампенуаза»: «Ну, теперь хорошо!» – и сразу после этого вышел. Следом за поручиком покинул крюйт-камеру и цейтвахтер Мякишев. Однако далеко отойти от крюйт-камеры Тибардин с Мякишевым не успели. Едва они поднялись по трапу в корабельный арсенал, как раздался взрыв. Огромный корабельный корпус дернулся, будто в предсмертной судороге. Из люка крюйт-камеры сразу же повалили клубы густого черного дыма.
Позднее оставшиеся в живых члены экипажа «Фершампенуаза» расскажут, что взрыв не был особенно сильным. Одним он показался обычным пушечным выстрелом, другим – звуком упавшей на палубу бочки, третьим вообще напомнил удар по турецкому барабану. О причине взрыва бывший в тот момент в крюйт-камере канонир Иванов рассказывал потом на следствие так: «…Бомбардир Ликукис стал осматривать полки, где хранились картузы, то вдруг сделалось пламя над площадкой трапа. Вынимал ли он свечку, не знаю».
Едва вспыхнул огонь, канониры бросились вон из крюйт-камеры. Никто из них даже не попытался тушить начавшийся пожар. Впрочем, того, кто мог бы организовать борьбу с огнем, тоже на месте не оказалось. В оправдание находившихся в крюйт-камере людей можно сказать, что распространение огня было столь стремительным, что если бы канониры остались в крюйт-камере хотя бы еще на одну минуту, то все они неминуемо погибли бы от удушья. Несмотря на то, что находившиеся в крюйт-камере сразу же покинули горящее помещение, несколько человек все же задохнулись и их пришлось вытаскивать на руках. Сигнала о начавшемся пожаре никто так и не дал, но тревожная весть мгновенно распространилась по кораблю. Все корабельные работы были мгновенно прекращены, офицеры и матросы бросились к очагу пожара. Здесь необходимо оговориться, что какая-либо команда была в такой ситуации в общем-то не слишком и нужна. И командный состав, и нижние чины были весьма опытными, а потому прекрасно представляли, чем может грозить возникновение пожара, и знали, что следует делать.
…Первыми прибежали к крюйт-камере лейтенанты фон Шанц и Обернибесов. За ними – поручик Тибардин и цейтвахтер Мякишев. Храбрец Иван Шанц без долгих раздумий бросился в дымящийся зев открытого люка. Едва спустившись на несколько ступеней трапа, он сразу же потерял сознание и свалился вниз. Его тут же вытащили наверх подоспевшие матросы. Остальные, столпившись вокруг дымящегося люка, наскоро совещались, что делать дальше. Тем временем, немного придя в себя, Шанц снова бросился в крюйт-камеру и снова упал без чувств. Больше уже спускаться в крюйт-камеру не пробовал никто.
К этому времени по приказу капитан-лейтенанта Барташевича открыли кран в корабельном бассейне, чтобы затопить горящий арсенал. Вода пошла, но, к сожалению, это никак не помогло. Пожар разгорался все больше и больше, несмотря на принимаемые меры. Вскоре начали дымиться палубные доски. Внизу под ними уже вовсю бушевало пламя, быстро охватывая все новые и новые корабельные помещения. «Ломайте палубу!» – распорядился Барташевич. Матросы, вооружившись ломами и топорами, принялись спешно выламывать палубные доски. В образовавшиеся отверстия торопливо лили воду. Но все было напрасно! Пожар не утихал. Офицеры, сбившись в кучу, лихорадочно совещались, что предпринимать дальше. Варианты были разные. Наконец, командир решился.