— Так что мы с тобой, Сашок, делать будем? — беру я для начала развязный тон. Какой-то контакт надо ведь налаживать.
Сашок бровь заламывает и аккуратно так, что интеллигент задрипанный, берёт двумя пальцами пуговичку на моей рубашке.
— Во-первых, — говорит он тихо и снисходительно, словно ребёнку малому, — запомни раз и навсегда — два раза я не повторяю, — зовут меня Александр. Никаких уменьшительных и кличек, причём не только в мой адрес, я в своём присутствии не потерплю.
Он делает неуловимое движение кистью руки, и пуговичка с лёгкостью отлетает от рубашки, словно лезвием обрезанная. Хотя могу поклясться, что между пальцами у него ничего нет, а пуговичка была пришита на совесть.
— Второе, — продолжает он. — Сегодня ты мне не нужен — займись своими ребятами. Собери их в холле второго гостевого домика и предупреди, что с Центральным районом у нас пока ещё ничего не ясно, но на данный момент временное перемирие. Поэтому пусть будут настороже. Если что — вызывай меня по телефону через коммутатор. Ну а завтра, Борис, — здесь он делает ударение на моём имени, — я жду тебя в девять утра возле гаража.
Тут он кладёт мне в карман пуговичку, говорит: — Пришьёшь на досуге, — и уходит.
Занялся я своими новыми делами. Обзвонил ребят, собрал их после «дежурства» в холле домика для гостей, обрисовал обстановку. Сидят, молчат — тише воды, ниже травы передо мной. А в глазах нечто вроде уважения — не ожидали они от Борьки-лоха такого. Тут и Корень с «налогом» нарисовался. Заходит так это развязно, будто босяк с двумя баксами в пивную, — знает, что я для него только наполовину «семёрка», он ещё у Сашка числится, с его ребятами «налог» собирает. Заходит, значит, и небрежно на столик «капусту» швыряет.
— Принимай, Пескарь, «налог». А я пошёл. Время моё дорого, — с усмешечкой нехорошей говорит он и разворачивается, чтобы уйти.
— Да нет уж, Аркадий, — спокойно говорю ему я, — придётся тебе подзадержаться.
Застывает он что памятник и, похоже, в монумент превращается не от моего тона, а от обращения по имени. А я смотрю на него что на пустое место, совсем как Сашок на меня. Действует, оказывается, такой взгляд ещё как.
— Моё время тоже дорого, — вкрадчиво, без нажима, объясняю ему, — но это только во-вторых. А во-первых, впредь, Аркадий, друг мой, больше никаких кличек и фамильярных обращений в мой адрес я не потерплю, — чуть ли не слово в слово повторяю ему сентенцию Сашка, только на себя перевернув.
И столько в моих словах теплоты дружеской, что Корень вмиг сникает. И уже не памятник передо мной стоит, а так, тряпка половая непонятно каким образом в воздухе держится. Нет, это хорошо меня Сашок научил. Не зря классики марксизма-ленинизма наставляли, что учение — свет, а неучение — тьма. Есть в этом изречении сермяжная правда, есть.
— А в-третьих, «налог» ты мне сейчас сдашь не абы как, а по всей форме. Забирай «капусту» и идём со мной, — заканчиваю я, поднимаюсь и иду в комнату. Краем глаза замечаю, что ребята мои сидят в таком ступоре, будто я только что Харю второй раз порешил.
Завёл я Корня в комнату, сел за стол и стал через коммутатор в «бухгалтерию» названивать. Там меня вначале не поняли, но когда представился, обещали минут через пять своего человека прислать.
Сижу я, курю, жду. А Корень совсем поплыл. Скрючился на краешке стула что воробей под дождём: мокрый да взъерошенный. Только тот ещё ерепенится обычно, а Корень, чувствую, вот-вот оземь грянется. Ох, не то что-то с «налогом»!
Не успел я сигарету докурить, как дверь распахивается, и входит «бухгалтер». Длинный, худой, в чёрном смокинге с иголочки, рубашечка белая со стоячим воротничком при бабочке безукоризненной, на носу очки золочёные. В руках кейс, а морда постная, как и у всех бухгалтеров. В общем, тот ещё хлыщ! Садится он на стул, кейс на колени ставит и в меня молча вперяется. Гляделки у него холодные и пустые, что лампочки у машины электронной.
Я тоже молчу. Перевожу взгляд на Корня и поднимаю брови. Мол, что ж ты скис, выкладывай «налог». Корень достаёт «капусту», кладёт на стол и пододвигает «бухгалтеру». Вижу, просто так передать не может, поскольку руки трясутся, потому и двигает.
Хлыщ неторопливо ставит кейс на стол, открывает его, и вижу я, что кейс по самую завязку набит электроникой. Достаёт хлыщ машинку какую-то, берёт «налог» и начинает в машинку баксы небольшими порциями по купюрам разного достоинства совать. Всё это происходит в полном молчании, только машинка стрекочет, да, наверное, зубную дробь Корня заглушает.
Закончил хлыщ своё дело и вновь в меня стекляшками своими вперился.
— На двести двадцать долларов меньше обычного, — наконец слышу его голос. Скрипучий такой, бесцветный, под стать морде.
Я молча перевожу взгляд на Корня. Говорят, на Востоке есть пословица, что молчание — золото. Золото, не золото, а вот баксы оно к себе хорошо притягивает, это уж точно.
— Так это ж… — лепечет Корень. — После разборки восемь «челноков» с рынка слиняло, трое раненых, а в пяти киосках автоматными очередями товар попортили…
Я опять перевожу взгляд на «бухгалтера» — решил с ними в китайского болванчика поиграть. Пусть через меня поговорят, поскольку и тот и другой только со мной общаются, будто вендетта между ними.
— А где отчёт? — скрипит хлыщ в мой адрес.
— Так это… — лепечет Корень, смотрит умоляюще на меня и делает пальцами жест, что, мол, писать ему нечем и не на чем.
Выдвигаю ящик стола, к своему удивлению нахожу бумагу, ручку и протягиваю их Корню. Тот зеленеет весь, берёт ручку и начинает выводить каракули. И так старательно это делает, разве что язык не вываливает.
Тем временем хлыщ прямо в кейсе включает компьютер и начинает щёлкать клавишами. Да быстро так — минуты не прошло, как принтер у него зажужжал и бумажку выплюнул.
— Распишитесь, — протягивает её мне «бухгалтер».
Гляжу на бумажку. Расписка о сдаче «налога». Ядри тя в корень, Корня мать! Всё-то в ней указано и расписано: и количество торговых точек на рынке, и их категории, и с кого сколько «налога» причитается, а внизу — общая сумма и недостача. Вот, а говорили, что демократия бюрократию напрочь выкорчует! Верь после этого писакам газетным да депутатам думским. Может, в госструктурах такого и нет уже — того и загнивают, а у нас всё чётко поставлено. Дебит-кредит, недостача… Подмахни я сегодня такую бумажку, и завтра — уля-улю. На Соловки у нас не ссылают…
Познакомился я с бумаженцией сией и в сторону отложил. Вижу, наконец-то ледышки хлыща за стёклами очков изменились — непонимание выражают.
— Вместе с отчётом подпишу, — спокойно объясняю.
Хлыщ кивает и снова начинает что-то наяривать на компьютере, как джазист на рояле. Только его музыка сейчас не слышна, но, ежели что не так у меня — на кладбище прозвучит.
Вымучил наконец Корень отчёт, семь потов с него сошло. Сидит, мокрый что мышь, мне его протягивает. Прочитал я каракули корневские, с распиской данные сверил и возвращаю отчёт.