– Ну-ну! – скромно запротестовал доктор.
– Доктор объяснил, что клептомания – это болезнь, и он в своей клинике лечит от нее больных. Ах, но если в Нью-Йорке узнают! Что же будет со всеми нами!
– Не узнают, – утешил ее Рэйс, вздохнув.
– Мы никому не скажем. Нас интересует лишь то, что непосредственно связано с убийством.
– Правда?
– Корнелия захлопала в ладоши.
– Спасибо, а я так волновалась!
– У вас слишком нежное сердце, – сказал доктор Бесснер и ласково потрепал ее по плечу.
– У нее такая прекрасная душа.
– Корнелия, – вкрадчиво спросил Пуаро, – как поживает мсье Фергюсон.
Она покраснела.
– Я не вижусь с ним, но кузина Мэри переменила свое мнение о нем.
– А вы?
– Мне кажется, он ненормальный.
Пуаро обратился к доктору:
– Как здоровье вашего пациента?
– Ему гораздо лучше. У него на редкость здоровый организм, я бы сказал, бычье здоровье. Любой другой на его месте лежал бы в жару, бреду, лихорадке, а тут: пульс ровный, температура почти нормальная. Так что маленькая фрейлейн де Бельфорт немного успокоилась.
– Раз Дойлю лучше, – прервал его Рейс, – я, пожалуй, пойду к нему. Мне надо выяснить вопрос о телеграмме.
При упоминании о телеграмме доктор вдруг оживился.
– О, хо-хо! Дойль мне рассказал, очень смешно! Это была телеграмма про овощи, картошку, артишоки, бобы… Пардон?
– Господи!
– Рэйс подскочил на стуле.
– Так значит вот кто! Ричетти! Новый код анархистов в Южной Америке. Картошка обозначает автоматы, артишоки – взрывчатку и т. д. Ричетти такой же археолог, как я. Это человек весьма опасный. У него на счету много убийств. Готов поклясться, он убил и на этот раз. Мадам Дойль случайно открыла телеграмму, и он испугался, что она повторит при мне текст про овощи.
– Рэйс обернулся к Пуаро.
– Я прав? Ричетти и есть тот человек?
– Ричетти – вот «ваш парень», – сказал Пуаро.
– Мне с самого начала показалось, что тут не все чисто. Он слишком безупречно играл свою роль, в нем сплошная археология, ничего от человеческой личности.
– Он помолчал.
– Нет, Линнет Дойль убил не Ричетти. Теперь я могу признаться. «Первая часть» убийства (назовем это так) была мне ясна сразу. Сейчас мне ясна и «вторая часть». Теперь я вижу всю картину в целом. Однако у меня нет никаких доказательств. Я точно представляю себе, как все произошло. Но практически доказать ничего не могу. Я надеюсь, что убийца сознается.
Доктор Бесснер скептически пожал плечами.
– Ну, это было бы чудом.
– Но кто же он? – закричала Корнелия.
– Скажите нам!
– Мы с вами, мой друг, – Пуаро обратился к Рэйсу, – начали расследование, имея предвзятую концепцию. Мы считали, что преступление было совершено без предварительной подготовки, под влиянием минуты. Это преступление не было совершено внезапно. Наоборот. Все было выверено по секундам, и каждая деталь продумана самым тщательным образом, вплоть до того, что Эркюлю Пуаро подсыпали снотворное в бутылку с вином.
Если предположить, что меня усыпили, значит еще до семи часов тридцати минут, когда подали ужин, убийство было предрешено, а это, по предвзятой теории, казалось мне невозможным. Первый удар по ней был нанесен в тот момент, когда пистолет выловили в реке. Ведь если наша теория была правильной, преступник бы ни за что не выбрасывал пистолет…
Пуаро обернулся к Бесснеру:
– Вы, доктор, произвели осмотр тела Линнет Дойль и, очевидно, помните: кожа вокруг раны была обожжена, это значит, пистолет приложили прямо к виску.
– Совершенно верно, – подтвердил Бесснер.
– Осматривая бархатную накидку, в которую был завернут пистолет, я обнаружил, что через этот бархат, сложенный в несколько раз, стреляли, пытаясь заглушить звук выстрела. Но, если стреляли сквозь бархат, на коже жертвы не было бы следов ожога. Таким образом, выстрел, которым были убита Линнет Дойль, не мог быть сделан сквозь бархат. Рассмотрим второй, известный нам выстрел, которым Жаклина де Бельфорт ранила Дойля. Могла ли она стрелять сквозь бархат? Нет, конечно. Она стреляла в присутствии двух свидетелей, и мы знаем, как это произошло. Значит, был еще и третий выстрел, о котором нам ничего не известно.
Дал ее, в каюте Линнет Дойль я обнаружил две бутылочки с лаком для ногтей. Дамы часто меняют цвет лака, как вы все заметили, однако Линнет Дойль красила ногти только темно-красным лаком. На второй бутылочке была этикетка «Rose», то есть розовый. Бутылочка эта была пуста. Лишь на самом дне сохранилась капля жидкости, но не розовой, а ярко-красной. Я человек любопытный и не поленился понюхать обе жидкости. Первая имела обычный для лака запах грушевой эссенции. Вторая же пахла уксусом. Значит, это были красные чернила. Конечно, у мадам Дойль могли быть красные чернила, почему бы и нет? Но зачем держать их в бутылке из-под лака? И тут я вспомнил о носовом платке, в который был завернут пистолет. Красные чернила легко смываются, оставляя едва заметные пятна. Из всех этих незначительных улик у меня начинала складываться новая концепция. Но тут произошло событие, которое уничтожило все мои сомнения. Убийство Луизы Бурже… Оно было совершено при таких обстоятельствах, которые прямо и безошибочно указывали на шантаж. Помимо того, что у нее между пальцев застрял обрывок тысячной банкноты, я вспомнил весьма знаменательные слова, произнесенные ею сегодня утром. Слушайте внимательно, тут кульминация всего дела.
На мой вопрос, что она видела ночью, она ответила весьма странным образом: «Конечно, если бы у меня была бессонница и я поднялась бы по лестнице, тогда, возможно, я и увидела бы, как убийца, это чудовище, выходит из каюты мадам…» О чем говорят вам эти слова? Зачем ей понадобилась эта игра слов? Только по одной причине! Она обращалась к убийце, и, значит, убийца в это время находился среди нас. Но, кроме меня и полковника, в каюте присутствовало только два человека
– Симон Дойль и доктор Бесснер.
Доктор с ревом вскочил на ноги.
А! Что он такое говорит! Вы опять за своё? Опять? Но это беспрецедентно! Это же безобразие.
Успокойтесь! – сказал Пуаро сердито.