Он не мог не согласиться, что чувство, его охватившее, не что иное, как влюбленность. Его так ошеломило красноречие Карла и так потряс этот удар, что он не сразу понял, что произошло. Но потом, на улице, в пронизывающем вечернем холоде, все его естество как будто изменилось. Он чувствовал сияние, словно сам излучал тепло и свет. Ему было хорошо, даже слишком хорошо. Глаза его сияли, губы сами собой расползались в глуповатой улыбке. Он не сразу осознал, что с ним, но потом ощутил, что это как-то связано с ударом. И только затем величественный образ Карла вырос перед ним и уже не отпускал его воображение.
Оказавшись у себя, в Эрл Коурт, он понял — все его тревоги рассеялись. Он обследовал комнату, как электрик, ищущий неполадки. Комната изменилась. Раньше ее как будто наполняла какая-то зловещая паутина, а теперь она исчезла. То, что затемняло свет, пряталось в углу, угрожало, — ушло. Маркус наполнил комнату радостью своего нового естества. Маркус и комната плыли над Лондоном, как веселый воздушный шар. Маркус стоял посреди комнаты и смеялся.
Значит, он не ошибся, надеясь, что искренний разговор с Карлом поможет кошмарам убраться прочь! Утихла даже его тревога об Элизабет. Бедная, невинная Элизабет, как бы она огорчилась, а может, наоборот, рассмеялась, если бы узнала, в какое грозное маленькое божество превратило ее воображение Маркуса! Его собственная слабость раздула этот образ, теперь вновь ставший соразмерным. Можно опять с разумной симпатией и нежностью думать и о ребенке, которого он когда-то знал, и о больной девушке, которую вскоре встретит. В обыкновенной череде совпадений ему привиделся заговор. Ну, действительно, почему Элизабет обязана соглашаться на встречу с ним в избранное им время? Она нездорова, и, значит, ему следует быть более тактичным к ней. Конечно, своим таинственным затворничеством Карл отнюдь не облегчает течение дел. Но у Карла, несомненно, тяжелый характер, да он и всегда был таким. Маркус лег спать, и ему приснился ласковый сон о ком-то добром. Этот кто-то был наполовину Карл, наполовину его младший брат Джулиан, столь обожаемый им когда-то в юности.
От этого нового озарения даже его отношения с Лео изменились в лучшую сторону. Маркус чувствовал, что в глубине его души зарождается тревога по поводу Лео. Но беспокоило его не то, что он, быть может, слишком эмоционально относится к Лео. Ведь он довольно часто проникался небольшой симпатией к тому или иному своему ученику, но всегда без труда справлялся со своими чувствами. Нет, совсем иное его беспокоило, а именно то, что Лео явно знает о его слабости. Маркусу не давало покоя подозрение, что Лео не только эксплуатирует его, но и делает это насмешливо, с холодным сердцем. Маркус очень тревожился, особенно после их последней встречи, как же он выглядит в глазах Лео. До некоторой степени он был готов к тому, чтобы его эксплуатировали, до некоторой степени даже хотел этого. На то и учитель, чтобы служить ученикам. Но Маркус боялся, что его достоинство под угрозой, а достоинство для него было вещью драгоценной. И еще он боялся всевозрастающего влечения к этому мальчику, усилившегося после недавних событий. Да, Маркус начал мечтать о дружбе с Лео, хотя и понимал всю бесполезность этих мечтаний.
И все же день спустя — после той приснопамятной встречи с Карлом — у него состоялся чрезвычайно ободряющий разговор с Лео. Лео позвонил в Эрл Коурт, а потом зашел. Он принес, к большому удивлению Маркуса, триста фунтов, стоимость иконы, и положил деньги на стол. Маркус спросил, откуда деньги. И тут Лео признался, что тогда солгал, то есть история его обручения с девушкой, отец которой потребовал 75 фунтов, совершеннейшая выдумка. На самом деле было так: он купил очень дорогой мотоцикл, за который частично заплатил, но требовалось заплатить остаток. И тогда в отчаянии он продал икону, но утаил это от Маркуса, потому что боялся — вдруг Маркус будет настаивать на продаже мотоцикла. Стараясь быть суровым, Маркус подтвердил, что действительно настаивал бы. Ну вот, терзаемый муками совести, он продает мотоцикл по приемлемой цене и отправляется на Уайт Сити [20] , где как раз проходят собачьи бега. Делает ставку — и удача улыбается ему. И вот теперь, с величайшим облегчением, он отдает триста фунтов. А также передает горячую благодарность от отца за ту доброту, которую Маркус проявил к ним обоим.
Маркус не выдал свою радость по поводу того, что Лео не удалось обмануть его. Теперь, когда юноша признался, между ними будет царить куда большая искренность. Маркус прочел Лео суровую лекцию о важности правдивости и в нескольких словах описал опасность увлечения азартными играми. Потом кратко коснулся будущего и настоятельно посоветовал Лео оставить технический колледж и вернуться к прежним планам — обучению в университете на отделении французского и русского. Если Лео согласится, то эти триста фунтов, которые он так благородно вернул, могут стать фондом и как-то помочь ему в его образовании. Лео выслушал серьезно, поблагодарил и сказал, что все обдумает. Они расстались, с теплотой пожав друг другу руки, и Маркус в душе сказал себе: а ведь я ошибался, думая, что он не расположен ко мне. Он очень хорошо ко мне относится. Теперь, когда мальчик повзрослел, почему бы нам не стать друзьями?
— Кажется, вы очень довольны собой? — заметила Нора. — Хотите еще чаю?
— Нет, благодарю.
— Насколько я могу судить из вашего сумбурного рассказа, Карл заявил, что не только нет Бога и человеческая жизнь лишена смысла, но и сомнительное царство морали, само по себе, конечно, являющееся иллюзией, теперь близится к концу. И впредь человечеству суждено быть жертвой безответственных психологических сил, которые ваш брат живописно назвал ангелами. И от этих страшноватых, на мой взгляд, прогнозов вы, кажется, на седьмом небе. Любопытно узнать, почему?
— Вы не понимаете, — покачал головой Маркус. — Отчасти Карл сказал правду, а правда всегда чуть пьянит, даже если ужасна. Кант понимал это. В словах Карла есть надежда, мучительная, но надежда. Он сам это чувствует, хотя и отрицает.
— Что правда всегда пьянит, кажется мне романтическим нонсенсом, и я удивлена, что вы приписываете подобное убеждение Канту. Если я завтра узнаю, что больна раком, то вряд ли этой правде обрадуюсь. Но вы говорили о какой-то надежде. Так уточните свою мысль.
— Полагаю, что две эти идеи на самом деле составляют одно целое. Пусть все плохо, но вопреки этому, а возможно, именно поэтому… то есть, я хочу сказать, что человеческая душа способна на отклик.
— Когда как. Сигарету?
— Благодарю. Да, Карл прав, говоря об абсурдном оптимизме всей предыдущей философии, и не менее прав, когда утверждает, что люди только делают вид, что отвергли идею Бога. Надо учиться жить без представления о Благе как о чем-то Едином. Это нелегко.
— Ну, вы знаток философии, а я нет, — сказала Нора, — но я не вижу смысла ни в отрицании, ни в утверждении, что Благо едино. Я просто должна платить по счетам. Обыденная мораль существует и всегда будет существовать, что бы там теологи и философы ни говорили.
— Удивительно, — произнес Маркус. — Удивительно. Для вас здравый смысл занял место веры. В некотором смысле я вам завидую.