— Да, но он же не угрожал тебе, — заметил Клемент. — Разве он пытался напасть на тебя, украсть твой бумажник, как говорилось в суде… Или еще что-то в этом роде?
— Он пытался помешать мне убить тебя. И преуспел.
— О… боже… ты уверен?
— Конечно. Он бросился ко мне и хотел схватить меня за руку. По-моему, даже произнес: «Нет, нет!»
— Значит, он не собирался нападать, не собирался грабить тебя, а пытался остановить. Но разве он не сообщил, что имелось оружие нападения?
— По-видимому, этому помешал мой адвокат. Сам я заявил лишь, что мне показалось, будто он хочет напасть на меня. И добавил, что, возможно, у него и не было преступных намерений. Пресса, общество и моя незапятнанная репутация довершили остальное. У меня не было никакого видимого мотива убивать его. Версию о превышении мной меры самозащиты вскоре отклонили. Один из врачей, правда, усомнился в том, что я нанес такую травму обычным зонтом, но на его слова никто не обратил внимания.
— Но тебя же, наверное, спросили, что ты делал в таком странном месте? Не сказал же ты, что решил поискать там светлячков?
— Я решил, что светлячки слишком запутают дело. Просто сказал, что меня внезапно потянуло на природу.
— Возможно, его, беднягу, тоже… Подумать только, какое несчастье свалилось на того невинного парня. Ведь он даже не пришел в сознание, чтобы рассказать свою версию событий. Но кто же он все-таки такой?
— Не знаю.
— Ты подразумеваешь, что тебе не хочется знать. Мы тоже ничего не выясняли. Мы даже не ходили на судебные заседания.
— Я ценю вашу деликатность. Да. Мне ничего не хотелось знать, адвокат приглашал меня в суд только в случаях крайней необходимости, а сам я не проявлял интереса к ходу следствия и мнениям газетчиков. По-моему, он был связан с какой-то торговлей. Не помню, чтобы в суде упоминали о его семье.
— Понятно. Ты вычеркнул все эти воспоминания. Неужели ты не испытываешь раскаяния?
— Не говори глупости. Конечно испытываю.
— Ну и с чем же мы теперь остались?
— О чем это ты?
— Лук, произошло нечто совершенно ужасное. Ты говоришь, что раскаиваешься, я не спрашиваю, испытываешь ли ты угрызения совести. Я думаю сейчас о том, как повлияло это происшествие на нашу жизнь, нашу с тобой жизнь, и что произойдет с нами в дальнейшем.
— Ты имеешь в виду, не намерен ли я повторить попытку? Нет. Видимо… как ни странно это звучит… один человек может умереть за другого… вся былая ненависть куда-то исчезла.
— Да уж, исчезла! Значит, он отдал свою жизнь за меня?
— Не романтизируй ситуацию.
— То есть ты прощаешь меня…
— Какая идиотская терминология. Нет, я имею в виду только то, что у меня отпало желание убивать тебя. Я хотел и попытался… с давних пор я тащил это бремя как своеобразный Долг… но теперь я от него избавился.
— Мне… Мне приятно, конечно, слышать такое… но…
— Может, тебе хочется, чтобы я дал клятву не посягать отныне на твою жизнь?
Клемент помедлил в нерешительности. (Каков же правильный ответ?)
— Да.
— Ты разочаровываешь меня.
— Ах… — (Ответ оказался неверным.)
— Не важно. Как честный историк я клянусь, что не собираюсь убивать тебя и не буду делать для этого новых попыток. Ну что, ты доволен?
— Спасибо. Но мне хотелось бы сказать… надеяться… что теперь мы сможем… забыть все ужасные и горькие обиды и… стать… в общем… друзьями… хорошими друзьями…
— Ну и идеи у тебя! Ты подразумеваешь примирение, взаимное прощение, согласие, новое понимание? Нет.
— А что же тогда будет?
— Не знаю. Какое это имеет значение? Вскоре я намерен уехать в Америку. Вероятно, там и останусь.
— Лукас, не будь таким жестоким.
— Вот уж нашел жестокость! По-моему, я даже сделал тебе одолжение.
— Ты сделал мне одолжение?!
— Ты же хотел обсудить все более основательно, и мы обсудили. Я мог бы просто отказаться видеть тебя. Ты же не думаешь, надеюсь, что мне нравится весь этот бред?
— Ну, мне он тоже не нравится. Я не могу отделаться от ощущения, что ты мне что-то должен. Мне кажется, что мы могли бы вынести из всей этой неописуемо жуткой истории хоть что-то полезное… ну, как я уже и сказал, наши отношения могли бы улучшиться, учитывая, что мы вместе прошли через такие испытания.
— Уж не толкуешь ли ты о взаимном покаянии?
— Мне кажется, что я не вынесу этого в одиночку. Я ужасно расстроен из-за того человека.
— И поэтому нам надо время от времени встречаться и поминать его бедную душу?
— Нет, нет… это, конечно, можно пережить, но я имею в виду, что никогда в жизни не смогу поговорить об этом ни с кем посторонним, ты же знаешь, я умею молчать…
— Да, молчание в данном случае было бы разумным с твоей стороны.
— Однако… О, позволь мне высказаться сейчас… Мне хочется укрепить нашу дружескую связь… Ведь мы оба изменились, и я понимаю, что причинил тебе страдания, должно быть, не просто самим существованием, но и другими способами… И все же мне очень хочется, чтобы мы, забыв о былых грехах, смогли вместе встать на правильный путь… И именно это, насколько я понимаю, ты должен мне.
— Я ничего тебе не должен. Ты остался в живых. Ты попросил, чтобы я поклялся не убивать тебя, и я поклялся. Надеюсь, ты мне веришь.
— Да, да. Но ты мог бы убить меня.
— Этого не случилось. Кто знает… я мог и передумать. Нечаянный ангел, возможно, остановил бы мою руку. Кстати, позволь мне вернуть тебе кое-что.
Клемент приблизился к брату. Лукас, по-прежнему сидя в кресле, вручил ему что-то, склонившись над столом.
— Что? Похоже, это мой бумажник! Я потерял его где-то той ночью.
— Я вытащил его из твоего кармана в машине.
— О господи, зачем?! А-а-а, понятно… Чтобы все выглядело как ограбление… Ох, Лук…
Разговор сменился молчаливой паузой. Дождь с новой силой, порожденной очередным порывом резкого восточного ветра, забарабанил по оконным стеклам. Клемент спрятал в карман бумажник. Почувствовав странную слабость в ногах, он готов был рухнуть на колени и, растянувшись на животе, бессильно уткнуться лицом в ладони. Его внезапно захлестнула волна горчайшего до умопомрачения страдания.
— Но тот человек умер… я стал причиной его смерти… вернее, ты стал причиной его смерти… По-моему, нам следовало бы предпринять что-нибудь…
— Что мы можем предпринять? Успокойся ты наконец. И прошу, Клемент, теперь уходи. Я не желаю тебя больше видеть.
— Ты хочешь сказать, что больше никогда не захочешь видеть меня?