Какая-то фигура выступила им навстречу. Это был Кальвин Блик, в вечернем костюме похожий то ли на Бодлера, то ли на де Токвиля. Он наклонился к Рейнбери, глаза которого только начинали привыкать к этому неяркому освещению, и протянул руку — не для того ли, чтобы, приобняв мисс Кейсмент, подвинуть ее поближе к тому, с кем она пришла?
— О, да вы вместе прибыли? — воскликнул Кальвин.
Не имея ни малейшего желания обсуждать этот вопрос, Рейнбери сделал вид, что не расслышал. Он оглядывался, ища Мишу Фокса. Кто-то подал ему бокал с вином. Рука Кальвина придерживала его, когда они приближались к группе гостей — двум мужчинам австро-венгерской внешности и нескольким женщинам, сверкающим украшениями, но при этом совершенно безликим. Кальвин представил им Рейнбери и мисс Кейсмент. Мужчин звали, кажется, Розенкранц и Гильденстерн, а может, Рейнбери только так послышалось. Один из них что-то учтиво заметил мисс Кейсмент. Рейнбери же начал наблюдать за собравшимися.
Зал был еще пуст, если не считать той группы, к которой они присоединились, и еще нескольких мелькавших вдалеке весьма неопределенных фигур. Это был чрезвычайно длинный зал, но в нем становилось душно. Причину этого не пришлось искать долго: три стены, а также все окна были закрыты гобеленами. Только от двери, в которую они только что вошли, гобелены были отодвинуты в обе стороны, но при этом соединялись тут же, над дверью. Рейнбери вгляделся в эти драпировки. «Французские, пятнадцатый век», — оценил он. По полям, сверху донизу покрытым листьями и цветами, бегали, летали, ползали, догоняли друг друга, спасались бегством и пребывали в праздности всевозможные звери, птицы и насекомые. Людских фигур на этих гобеленах не было. Рейнбери сразу отметил гончего пса, беззлобно скачущего за кроликом, изумительную встречу ястреба с голубем и единорога, стоящего рядом со львом. Затем взгляд Рейнбери переместился к четвертой стене, где громадное зеркало в позолоченной раме висело над камином, в котором пылал огонь. Белая каминная полка была уставлена французскими пресс-папье и крохотными фигурками из слоновой кости. На тонконогих столиках, расставленных вдоль стен, горели на равном расстоянии друг от друга настольные лампы, отбрасывая круги света, подчеркивающие золотистую бледность обюсонского ковра. В центре зала возвышался огромный круглый аквариум из зеленого стекла, в котором под ярким светом установленных сверху ламп лениво плавали тропические рыбы.
Повернувшись, Рейнбери оказался лицом к лицу с Анеттой, которая только что вошла в зал. Рот и глаза у нее были широко открыты, как прежде у мисс Кейсмент. Первым, кого она увидела, войдя, был Рейнбери, и она смотрела на него своими удивленными глазами, а Кальвин тем временем проворковал ей приветствие и вручил бокал вина. Девушка направилась к Рейнбери, который незаметно отошел от Розенкранца. Гильденстерн по-прежнему беседовал с мисс Кейсмент, но теперь она встревоженно поглядывала на Рейнбери и Анетту и отвечала наверняка невпопад. Рейнбери снова повернулся и быстро направился в сторону аквариума; Анетта последовала за ним, как утенок, готовый послушно идти за первым встречным.
С того дня, когда Анетта посетила его дом, Рейнбери больше не встречал ее. И вот она снова предстала перед ним. На девушке было темно-зеленое, длиной на три четверти выше щиколоток, вечернее платье, чрезвычайно décolletée. Он рассматривал ее грудь, ноги; и совершенно неожиданно ощутил к ней покровительственную нежность. Они прислонились к стеклу аквариума.
— Ну как, Анетта? — спросил Рейнбери с интонацией патриархального отца, заставшего свое одиннадцатое дитя за какой-нибудь невинной забавой.
Анетта встревоженно посмотрела на него.
— Где Миша? — задала вопрос она.
— Не знаю. Еще не появлялся.
Анетта рассматривала рыб, а Рейнбери рассматривал Анетту.
— Вы знаете что-нибудь о рыбах? — чуть погодя промолвила Анетта.
— Нет, — ответил Рейнбери. — А ты знаешь?
— Нет, — сказала Анетта.
И оба замолчали.
Рейнбери быстро проглотил вино, и кто-то вновь наполнил его бокал. Прибыло еще несколько гостей, среди которых Рейнбери узнал знаменитого композитора и двух шишек с Флит-стрит.
— Кто эта девушка, которая так пристально на нас смотрит? — поинтересовалась Анетта.
— Мисс Кейсмент, — отозвался Рейнбери. — Она служит в моей организации.
— О, — произнесла Анетта. — Она дружит с Мишей?
— Нет, — ответил Рейнбери. Ему не хотелось развивать эту тему, и поэтому снова повисло молчание. Но он ощущал глубокую, беспокойную потребность общаться с Анеттой. Ему захотелось сказать ей нечто такое… мудрое и утешительное, что целебным бальзамом легло бы на раны и пробудило бы в сердце этого ребенка симпатию к нему. И он начал искать эти слова.
— Анетта, — наконец решился заговорить он, — чем человек старше, тем яснее он осознает, что в жизни присутствует великое множество случайностей. Вот почему есть столько способов ранить и огорчать других людей, которым мы желаем только добра. Поэтому для нас, такими как мы есть, выдержка и терпение являются не заслугой, а необходимостью.
— Если стану терпеливой, значит, умерла, — произнесла Анетта.
Этот быстрый ответ удивил и обрадовал Рейнбери, он уже стал обдумывать свою реплику, но тут в дверях поднялась суета. Анетта и Рейнбери оглянулись. В зал вошел Миша Фокс, а с ним Питер Сейуард. Миша держал Питера за руку. Заметив это, Рейнбери почувствовал острый укол ревности. Словно невидимая волна прошла по залу, заставив всех повернуться в сторону двери. На секунду все замолкли. Краем глаза Рейнбери заметил, что Анетта стоит вытянувшись, ухватившись за складку гобелена. Мисс Кейсмент — она, несомненно, узнала Мишу, потому что и прежде видела его фото в газетах, — сделалась просто малиновой от волнения, к изумлению Рейнбери, который впервые увидел, как она краснеет.
Розенкранц и Гильденстерн с радостными криками устремились к Мише, обращаясь к нему по-немецки. Миша ответил им на английском языке и представил Питера Сейуарда. Сейуарда, отметил Джон, Миша выдавал за некую знаменитость. Розенкранц и Гильденстерн уловили это и всячески старались показать историку свое почтение. Рейнбери почувствовал крайнее раздражение. Он понимал: именно сейчас надо подойти и представить мисс Кейсмент; но в то же время думал: он ее пригласил, вот пускай сам и разбирается; и, отойдя от Анетты, Рейнбери уселся в ближайшее кресло. Повернувшись, он заметил, что там, в дальнем конце зала, Кальвин Блик, прислонившись к каминной полке, все время смотрит то на него, то на Мишу, словно болельщик на Уимблдоне.
Рейнбери увидел, как Миша, оставив Питера Сейуарда возле австро-венгров, направился к мисс Кейсмент. Пожимая ей руку, он с изяществом светского человека увлекал ее за собой и при этом говорил: «Кого я вижу! Агнес Кейсмент! Я так рад, что вы пришли!»
«Черт побери! — подумал Рейнбери. — Он даже имя ее знает!»
Миша представил мисс Кейсмент Питеру Сейуарду. Потом обернулся и окинул взглядом зал. Рейнбери не сдвинулся с места. Через минуту-другую Миша неспешной походкой пошел в глубь зала, к камину, по пути заговаривая с гостями. Он был в вельветовой домашней куртке, во всем его облике не чувствовалось ни малейшей скованности. Рейнбери хотел понаблюдать, как Кальвин встретится со своим хозяином, но тот куда-то исчез. Должно быть, там, в глубине зала, за гобеленом находилась еще одна дверь, через которую Кальвин и выскользнул.