— Ты можешь отвести меня к дороге?
Я чувствовал себя не очень приятно, слушая старика. Я понимаю, когда отводят детей в детский сад. Но зачем провожать такого здорового старика? Я решил, что здесь кроется что-то неладное, и сделал шаг в сторону, чтобы обойти старика и сбежать.
Но он тут же оторвал палку от земли, коснулся ею моей ноги и сказал:
— Не бойся, мальчик, я слепой. Я ничего не вижу. — Старик вышел из темноты на свет и будто бы посмотрел на меня.
Его просьба не бояться произвела обратное действие. Увидев ужасные, большие, лишенные цвета глаза, я снова почувствовал слабость в ногах.
— У тебя есть спички?
Спички… спички…
— Мальчик?
О чем он меня спрашивает?..
Спички… Спички! Да, они у меня есть. Заходя вечером домой, я прячу их в подвале, а утром, выходя из дома, забираю. Иначе как прикажете разводить костер, чтобы жарить яйца, украденные из курятника, который стоит у дома баптистов Мироновых, или расплавлять свинцовые решетки автомобильных аккумуляторов?
Я сунул руку в карман, вынул коробок и протянул в сторону старика. Он долго водил рукой перед собой, чтобы на него наткнуться. В конце концов мне это надоело, и я тряхнул коробком. Спички глухо прошуршали, и он тут же их нашел.
— Если это лесопилка, значит, здесь есть лес? Здесь нельзя чиркать спичкой.
Я удивился. Как лес может быть в лесопилке? Лес — он растет в лесу.
— Здесь нет леса.
— Но все равно давай выйдем, — предложил старик и цепко схватил меня за руку.
«Как ловко вцепился», — подумал я, с головы до пяток наполняясь холодком.
Мы вышли на солнце, и он тут же принялся обстукивать землю вокруг себя.
— Покажи, где старик мог бы сесть. Я устал и больно ударил колено.
Это была приятная новость. Бегал я хорошо. Я потянул его к ржавому насосу и остановился рядом. Постучав по нему, старик сел, но руки моей не выпустил. Даже сидя, он был выше меня.
— Обещаешь, что доведешь старика до дома?
— А где ваш дом? — спросил я.
— Сейчас — у дороги.
— Обещаю.
Он отпустил мою руку и принялся выковыривать спичку из коробка.
— А почему сейчас? — спросил я, потерев одно колено о другое. — В вашем доме ремонт, и вы все выехали, чтобы не мешать строителям?
— У цыгана дом там, где он остановился, — чмокая губами, чтобы раскурить трубку, сообщил мне слепец.
— Как это?
Конечно, самым непонятным было, кто и зачем убил Олежку и Толика. Но и дед тоже выражался странно.
— Твой отец говорит, что у цыган нет родины, поэтому они бродят по стране как собаки. Он чуть-чуть прав, твой отец. Цыган ходит по земле. Но он не собака. И родина у него есть. — Старик постучал себя по впалой груди. — Вот здесь.
— Вы знаете моего отца? — Я был сильно удивлен.
— Нет, — подумав, ответил старик и посмотрел вверх, на солнце, не щурясь.
— Тогда откуда вам известно, что он говорит? — Мое удивление сменилось досадой.
— Так говорят почти все, кого мы встречаем. Чем твой отец хуже их?
Он меня запутал.
— Мой отец так не говорил.
— Значит, твой отец хороший человек, — заключил старик и качнул головой. — Цыган заблудился. А что здесь делал мальчик?
— Я искал доску.
— Зачем мальчику доска?
— Мы с Сашкой вырежем на ней ножиками «Олежка» и прибьем к березе.
Старик вынул изо рта трубку и дважды моргнул.
— Зачем мальчики это будут делать?
— Чтобы был памятник Олежке.
— Он умер? — Старик покачал головой и забормотал что-то на мешанине из русского и еще какого-то неизвестного мне языка. — Когда родители умирают — боль детям, когда дети болеют — боль родителям, когда дети умирают — родители уходят вместе с ними…
— Олежка не болел, — напрягшись, произнес я. — Его убили.
Я так внимательно наблюдал за реакцией старика, что у меня заболели глаза, но все равно ничего подозрительного не обнаружил. Слепой цыган снял шляпу, бросил под ноги, наступил на нее и топнул. Ветер шевелил его бороду и длинные волосы. Мне начинало казаться, что они живут сами по себе и остаются со стариком только потому, что привыкли к нему.
— У нас тоже умер мальчик, — тихо сказал он. — Но его не убили, он сам лишил себя жизни. Случайно. — Потерев шею черной узловатой ладонью, он вдруг заговорил решительно: — Не нужно писать на доске и прибивать к березе. Вообще ничего не надо. Вы его матери горя добавите. Память вот здесь. — Он завел ладонь за отворот засаленного пиджака и вдавил ее в левую половину груди.
— Вы меня отпустите? — неожиданно для себя спросил я.
Старик снова вынул изо рта трубку и посмотрел почти туда, где находилась моя голова.
— Почему ты так говоришь?
— Я боюсь, — признался я.
— Меня?
— Да.
Он подумал и протянул мне спички.
— Иди.
Я взял спички, медленно обогнул старика, потом прибавил шагу и вскоре вышел за ограду лесопилки. Вбежав на пригорок, я остановился и оглянулся. Слепой цыган сидел на насосе.
Он просил проводить его до табора. Но Олежку, наверное, тоже кто-то о чем-то просил. Усевшись и гоняя во рту былинку, я решил ждать. Сверху двор лесопилки был как на ладони. Когда солнце уже порядком нагрело мне голову, я спустился туда.
— Зачем вернулся? — спросил цыган, не оборачиваясь.
— Я обещал проводить вас до дома.
Старик поднялся и по очереди потряс затекшими ногами.
— Цыган ребенка не ударит. А ты говоришь — убил.
— Не говорил, — неуверенно произнес я, думая, кто больше соврал сейчас, он или я. — Я даже… так не думал.
— Все так думают. Значит, и ты.
— Я так не думаю, — ответил я, теперь уже будучи уверенным в том, что главный лжец здесь все-таки не он.
Я так думал. Конечно же! Потому что все так думали. Наверное, и отец, и даже мама. Просто они не говорили об этом слух. А другие люди не молчали. Эти разговоры заставляли меня считать, что именно цыгане убили и Олежку, и Толика.
«А кто еще?» — спросил я себя и тут же вспомнил, что все разговоры горожан в магазинах заканчивались именно этим вопросом.
Мы странно выглядели на дороге, ведущей к табору. Длиннющий, выше моего отца, старик и маленький, словно из матрешки вынутый мальчик. Он держался за мою руку, а я шел чуть впереди. Когда до табора оставалось совсем чуть-чуть, я отпустил его ладонь. Не хотелось мне приближаться к табору. То же чувство я испытывал, когда видел стадо коров.