Как сомнамбула я двинулся к гробу, в котором лежала бабушка, и поцеловал ее в лоб.
Теперь, чтобы поцеловать маму, мне нужно было обойти гробы. Я не знал, как это сделать. Мой дед двумя руками взял меня за плечи и подвел к маме.
Я наклонился к человеку, дороже которого у меня не было. На моей шапочке по-чешски было написано: «Bud fit». «Будь здоров». Эту шапочку среди многих других вещей привез отец, когда ездил в составе советской делегации на чемпионат мира по хоккею в Прагу. «Будь здоров». Как же безумно это выглядело со стороны, если кто знал чешский.
Я качнулся и притронулся к маминому лицу губами. Мама уже не пахла мамой. От нее исходил странный запах, который я впервые почувствовал, войдя в дом священника Михаила. Я не знал источник этого запаха, но решил вцепиться в него зубами, чтобы унести с собой. Это был последний запах моей мамы.
Очнулся я во все той же палате.
Моя кровать напротив входа, справа — тумбочка. Ни стола, ни стульев. Слева окно с решеткой. Дверь без замка. Пахнет чистотой.
— Кушать хочешь? — ласково спросила меня медсестра, вся в белом.
Я бросил на нее взгляд, который даже мне показался пустым.
Я замолчал.
Нет, это не была забастовка или мой ответ Богу отца Михаила. Я замолчал потому, что утратил способность говорить. Последний раз я слышал свой голос, когда задавал вопрос отцу.
Ни одноклассники, ни друзья семьи, ни Сашка, который уходил из моей палаты вечером и приходил сразу после уроков, ни даже отец с бабушкой не могли заставить меня произнести хотя бы слово. Я молчал, словно в этом крылась истина моего сегодняшнего состояния, непостижимая для окружающих, непонятная им, но ясная для меня настолько, что говорить было не о чем.
Но за два дня до выписки случилось невероятное. Дверь скрипнула точно так же, как и тысячу раз прежде, и я подскочил на кровати. Каждую минуту, любую секунду своего существования на этой пустой планете я ждал появления мамы. Вопреки здравому смыслу, всему увиденному и услышанному, собственному разуму. Так ждал свою маму в далеком сорок седьмом году мой отец. Он дождался, значит, смогу и я. Все говорят, что я похож на своего отца как две капли воды. Так почему же у меня не должно получиться то, что вышло у него?
Дверь распахнулась, и на пороге появилась Галка.
Со слезами на глазах, растрепанная, озабоченная — прежняя, она бежала ко мне. Халат слетел с ее плеч и остался на полу как молоко, вылившееся из бидона.
— Галка… — пробормотал я и впервые за много дней услышал свой голос. — Галка!
— Молчи, — прошептала она и зажала мне рот ладошкой. — У нас нет времени. Я прокралась к тебе обманом. Меня скоро обнаружат, и тогда я не успею сказать главного.
— Ты была дома? Там с ума сходят…
— Молчи и слушай! — Она рассердилась, но тут же обмякла, и по щекам ее покатились слезинки. — Я все знаю. Мне так жаль…
— Поцелуй меня, — попросил я.
Она прижала ладошки к моим щекам и впилась губами в мои. Я снова чувствовал этот чарующий, ни с чем не сравнимый аромат лавра. Словно вернулось прошлое…
— Сейчас я снова уеду, — заговорила она, часто дыша. — Я живу в большом городе, учусь. Обо мне не беспокойся. Я просто прошу тебя об одном. Вылечись скорее, подрасти и найди меня. Разыщи в большом городе, когда вырастешь! Во что бы то ни стало — найди!
Меня обдало жаром, вспотели ладони.
— А я тебя люблю, всегда любила и буду любить. Помнишь, ты рассказывал мне о тамплиерах и магистре де Моле?
— «Что бы ни случилось…»
— Да! Да!.. Что бы ни случилось, я буду любить тебя одного. И умоляю, найди меня. Сколько бы лет на это ни ушло.
В коридоре раздались шаги.
Она прильнула ко мне в последний раз, жарко поцеловала в лоб и губы.
— Девушка?.. — Мой лечащий врач был крайне удивлен происходящим.
— Я уже ухожу, — пообещала Галка, поднимая с пола халат.
Она тут же сдержала свое слово.
Через полчаса пришел Сашка, принес пряников и кулек конфет «Осенние». По-хозяйски затолкав подарки в мою тумбочку, он уселся на кровать рядом со мной.
— Рыба пошла. Вчера вот такого судака вытащил. — Он показал, какого именно. — Как голова?
Я дал ему знак наклониться.
— Ты помнишь, мы договаривались с тобой пойти на реку, а я не пришел?
— Конечно, помню, свин.
— Так вот, я на «К-700» катался.
— Врешь поди? — с сомнением в голосе спросил Сашка.
— Водитель предложил прокатиться. — Я рассказал Сашке историю от начала до конца. — Этот самый мужик сидел за рулем «К-700», который нас… ну, переехал.
Сашка выпучил глаза.
— Кто еще об этом знает?
— Это не все. Этот самый водитель и убивает наших пацанов.
Сашка перестал теребить рукав.
— Я еще раз спрашиваю, как голова?
— Почему ты мне не веришь? — вскипел я, чувствуя, как лоб и затылок охватывал стальной обруч боли. — Вспомни, мы видели сами, и милиционеры потом говорили, что у каждого места преступления был отпечаток резинового сапога с дыркой! Зови ко мне того, кто дело расследует!
— Чтобы меня дома выпороли?
— Никто не выпорет, наоборот, похвалят.
Я вилял, точно зная, что если его и похвалят, то сначала как следует выпорют.
— Отец знает? — подумав, спросил Сашка.
— Пока нет. Я ему не рассказывал. Потом это случилось… Но он-то тебя точно бранить не будет. А меня сейчас пороть нельзя, я больной.
Пришли, конечно, все, даже те люди, которых я увидеть не ожидал. Следователь, его помощник, Сашка и наши отцы. Не хватало только священника отца Михаила и деда Фильки.
— Осталось найти резиновые сапоги, один из которых с дырой, провести экспертизу и раскрыть преступление, — выслушав меня, заключил следователь.
Свою иронию при этом он выразил так, чтобы она и до меня, малолетнего, дошла.
— Их не надо искать.
Следователь, мужчина с крючковатым носом и седыми висками, круглыми, как у голубя, глазами посмотрел на своего помощника.
— Я знаю, где сапоги. Он бросил их за водительское сиденье в «К-700».
Оставив папку на стуле, следователь вышел. Отсутствовал он минут пять.
За это время отец успел спросить меня:
— Что еще я не знаю?
Дядя Саша хмыкнул и сказал:
— Эти двое много чего знают, только их как следует расспрашивать надо.
С ремнем в руке, надо полагать. Именно это он и имел в виду.
Вернувшись, следователь оседлал стул, глянул на меня ласково, как на теленка, потом спросил: