Леонид помотал головой. Интеллигенция, что с нее взять?
– Правильно приняли. Лучший способ – искренность изобразить, особенно с вами, с образованными людьми. А что мы оба к высшей мере определены, так в том и вся соль. Знаете, отчего бомбисты при царе смертного приговора боялись? Не самой смерти, а именно осуждения? Потому что ходил слушок, будто смертников пытают, тайны наружу выворачивают. Пытать – это грубо, а поговорить сердечно напоследок – самое оно. Так если прячете чего, прячьте и дальше. Никому не верить – первое тюремное правило.
Интеллигент задумался, провел ладонью по седым волосам.
– В моем случае сие совершенно бесполезно. Ни про какие тайны меня не спрашивали, что по-своему даже обидно. Новая власть изобрела интересную формулу осуждения: ты виноват, а в чем, сам должен знать. Презумпция абсолютной виновности. Поспорил бы с таким подходом, да не с кем.
Леонид вновь окинул взглядом узилище. Нежилое какое-то, людским духом не пахнет, только хлоркой. Стены чистые, без надписей, будто после ремонта. Словно специально для них кичу придержали, как номер гостиничный.
А может, этот седой и есть подсадка? На Лубянке не дураки служат, у них подходцы разные в запасе имеются. Леонид покосился на соседа. Поди пойми! Для смертника слишком спокойный, философии разводить пытается. Но мало ли как себя люди ведут? Кто песни перед расстрелом поет, кто письма пишет, кто волком воет. А он, Пантёлкин, продолжает оперативную работу вести.
– Вы, наверно, правы, – вновь заговорил Артоболевский. – Даже не наверно – наверняка. Но я охотно выслушал бы мнение самого господина Дзержинского, будь он сюда определен. Интересно все-таки. В 1918-м и позже расстреливали заложников – не за вину, а в качестве меры устрашения. Чудовищно, но понятно. Тогда брали всех подряд, по телефонной книге. Ну, да вы знаете.
– Не знаю, – поморщился Леонид. – Я на фронте был. Нарвский участок, пулеметный взвод. Мы там без телефонных книг обходились.
– Я не лично о вас, Леонид Семенович, я о системе. Сейчас стали заговоры раскрывать. Арестуют сотню, десяток от страха признается и остальных оговорит. А для верности добавят в список двоих-троих настоящих заговорщиков, чтобы никаких сомнений не было. И получится, к примеру, «боевая организация Таганцева», которую в Питере разоблачили. Этот способ в революционном Париже назывался «амальгама» – соединение несоединимого. Но в моем случае все по-другому. Рассказать – или будем и дальше друг другу не верить?
Леонид пожал плечами. Верить ни к чему, а поговорить можно. Все лучше, чем тишину предрасстрельную слушать.
– Я вернулся из Туркестана прошлым летом. С сентября начал преподавать в Университете, книгу новую задумал, даже успел кое-что набросать. Арестовали два месяца назад. Ни одной очной ставки, ни одного серьезного обвинения…
– Это вам так кажется, – невесело улыбнулся чекист. – Серьезное или нет, трибунал решает.
– Вероятно. Но посудите сами. Сейчас 1923 год от Рождества Христова. Мне же инкриминируют «тесную связь», если пользоваться выражением следователя, с главой российской контрреволюции Лавром Георгиевичем Корниловым.
Леонид невольно сглотнул.
– А это, извините, по-вашему не слишком серьезно?
– Как я понял, серьезно, – невозмутимо согласился Артоболевский. – Я не зря вам напомнил про календарь. Сейчас 1923-й. А в ноябре 1899-го студента третьего курса, только что вернувшегося из археологической экспедиции, убедительно попросили помочь одному молодому капитану Генерального Штаба. Просил лично генерал Иванов, командующий войсками округа. Готовилась экспедиция в Кашгарию и на Памир, места тогда совершенно заповедные. Характер и задачи будущей поездки были слишком очевидны, поэтому студент решил отказаться. Но потом встретился с капитаном, поговорил – и с изумлением понял, что офицер интересуется научными вопросами ничуть не меньше его самого. В географии и этнографии капитан был силен, но вот археологией никогда не занимался.
Александр Александрович рассказывал спокойно, с легкой улыбкой. Леониду даже стало завидно. Кашгария, Памир… Есть, что вспомнить человеку.
– Поехали вместе. В группе были исключительно военные, поэтому студента зачислили «вольнопером». Когда об этом узнали родители, то чуть в обморок не упали. Бедного сыночка отдали в рекруты! В письме ведь всего не объяснишь. Я сообщил, что буду проходить службу на Дальнем Востоке, при наместнике Алексееве.
– Так вы, значит, с генералом Корниловым в эту Кашгарию ездили? – поразился Леонид.
В ответ – негромкий смех.
– Генерал – это еще нескоро. Ему было двадцать девять лет, мне – двадцать три. На «ты» с ним перешли. Я его по имени-отчеству, все-таки командир, а он меня – по фамилии. Еще возмущался, что у меня фамилия длинная, на двоих хватит. Полтора года в пути, впечатлений – на три жизни. После поездки я ему помогал отчет писать, а потом и книгу. А он через несколько лет подсобил, когда меня за политику от преподавания отстранили. Сердился очень. «Ты – нигилист, Ар-то-бо-лев-ский! За каждый слог твоей фамилии – по году каторги!» Но – выручил. Лавр Георгиевич служил тогда военным агентом в Китае. Ему поручили важную инспекцию на нашем секретного объекте возле озера Челкель. Он как раз возвращался и вызвал меня телеграммой в Кашгарию, в город Янги-Шар, там мы и поговорили. В 1909-м Академия Наук с благословления Генерального Штаба организовала в Туркестане комплексную экспедицию, мне был поручен археологический сектор. Наши сотрудники направлялись в основном в Китай и Внешнюю Монголию, но два раза мы забирались очень далеко, в самое сердце Тибета. А чтобы внимание властей не слишком замечалось, финансирование для виду шло через «Ферганское общество по добыче редких металлов»…
– Погодите, погодите! – взмолился Леонид. – Александр Александрович, вы понимаете, что говорите? Корнилов, значит, главный шпион, а вы – при нем.
Артоболевский дернул плечами:
– Я занимался наукой. Археология, этнография, отчасти фольклористика. В шпионы меня не взяли, видать, способностей не было. А в остальном… Мы служили стране, Российской Империи, защищали ее интересы на Востоке. Научная работа, среди прочего – это изучение вероятного театра военных действий. От каждой экспедиции остаются хорошие карты. А шпионаж… Агенты Лавра Георгиевича добывали правительству нужные сведения, боролись с английской и турецкой разведкой. Кстати, наши археологи по сравнению с британскими – образец пацифизма и научной чистоты, вы уж мне поверьте. Если сейчас за это расстреливают, значит, так тому и быть… Кстати, когда я попытался все это объяснить следователю, выяснилось, что он прекрасно осведомлен о моей работе. Так что никаких тайн, никаких конспираций – и смертный приговор. Можете объяснить?
– Попытаюсь.
Чекист неторопливо встал, подошел к зарешеченному окну, поглядел вверх, но не смог разглядеть небо, даже самый его краешек. Глухая стена, двойные стекла, ржавчина на старом железе… А он еще думал, что все интересное в жизни уже позади! Вот тебе, товарищ старший уполномоченный, задачка. Справишься?