Закурили.
– Значит так, Лёнька, – Яков быстро оглянулся, понизил голос. – В квартире этой живет Иоффе Адольф Абрамович. Он – друг товарища Троцкого, а значит, и наш тоже. Сейчас ты вернешься во двор, найдешь там себе дело, чтобы глаза лишние не мозолить, а сам станешь на окошко смотреть. Если ничего не случится, я тебя часа через два заберу. Но если форточку захлопнут…
Блюмочка резко затянулся, оскалил крепкие зубы и, бросив папиросу, принялся надевать перчатки:
– Форточка! Не спутай. Из подъезда выйдут двое, у одного бородка без усов, «шкиперская». Положишь обоих. Наверняка, чтобы ни один Склифосовский не откачал. Держи!..
Рука в плотной кожаной перчатке сунула в карман пантёлкинской куртки небольшой черный пистолет.
– Чистое дело! Это «браунинг» Бориса Бажанова, дружка Каннера, сталинского секретаря. Смекаешь? Генеральный, значит, прослышал про переговоры и прислал человечка со «стволом», чтобы не дать хорошим людям к соглашению прийти. Такой вот, понимаешь, цорес [22] . Пистолет бросишь там же, пусть сразу следок возьмут, только отпечатки не оставь, чтобы картины не портить. Сделай, Лёнька! Не нужен нам Лунин, опасный он человек, и без него с Цветочным отделом договоримся. А потом мы документы Жоры Лафара заберем, в дело пустим, и я тебя отсюда увезу. На Восток поедем Агартху искать. Счастливый ты человек, Лёнька, азай юр аф мир [23] ! Я бы сам Лунина уложил, но личность моя еврейская уж больно приметная, запомнить могут. Помоги, сделай!..
Темные глаза «Не-Мертвого» горели, кривились толстые красные губы.
– На тебя надежда, Лёнька. А я другим делом займусь, хвосты пока подчищу, чтобы вслед нам собак не пустили… Ну!..
Леонид медлил с ответом, хотя выбирать было не из чего. Смерть ждала всюду, с Блюмочкой же имелся шанс выжить. Если для этого требуется прикончить Лунина, то так тому и быть. «Умри ты сегодня, а я – завтра» – не им придумано.
– Хорошо, Яша, сделаю. Как думаешь, Жора Лафар такое бы одобрил?
Блюмочка недоуменно моргнул:
– Ты и в самом деле шлемазл, Леня. «Американского портного» кто тебе велел убрать? Молчал бы лучше, толстовец хренов!..
Дело себе Леонид нашел сразу. Лопату, кем-то брошенную возле угольной горки, срисовал еще с первого раза. Значит, как в школьном учебнике по арифметике. Из кучи А в кучу Б…
…И-раз!
Вид у Пантёлкина для подобного занятия был самый подходящий: старая куртка да кепка, на ухо надвинутая. Единственный прокол – перчатки дорогой лайки, но кто станет к трудяге, угольной работой занятому, присматриваться?
…И-два! И-три!
Сомнений больше не было, дело казалось простым и очевидным. Выручит ли Блюмочка, предаст, а попытаться стоило. Черная Тень все больше обедами кормит, а выжить следовало здесь и сейчас, иначе другой, не он, бывший старший уполномоченный, завтрашний день увидит.
…И-семь! И-восемь! Эх, яблочко, да цветик маковый, как Фартовый убежал, в «Крестах» все плакали…
Была одна куча, две стало, после – снова одна. Что за беда? Сейчас снова две будет. Как там форточка?
…И-раз!
Леонид понимал, что Блюмочка и сам по волосинке ходит. Все эти годы он прятался между когтями Красного Льва, но времена изменились. Яков сам рассказал: и о письме Политбюро, обвиняющем Троцкого в ликвидации «руководящей роли» РКП(б), и о готовящейся схватке на грядущем XII съезде. Лев не мог больше ждать, и Блюмочка решил подсуетиться, поторопить судьбу. Не выйдет с переговорами – ваше слово, товарищ «браунинг»! С Мирбахом когда-то получилось. Авось, и с Луниным выгорит.
…И-семь! И-восемь!..
Форточка захлопнулась, когда кучи вновь воссоединились, как братские республики в Союзе. Леонид, однако, работу не бросил, напротив, приналег от души. И даже когда подъездная дверь отворилась, бросил лишь беглый взгляд, кидать продолжая.
…И-двадцать…И-двадцать один…
Двое, как и обещано было, у того, что пониже – небольшая русая бородка. На лица можно не смотреть, все равно народец незнакомый. Лучше спросить для верности. Леонид все рассчитал точно. Дорожка от подъезда вела аккурат мимо угольной кучи. Оставалось подождать самый чуток. Пять шагов, четыре, три…
– Простите, вы товарищ Лунин?
Лопату Пантёлкин не бросил, придержал в левой руке. Пусть на инструмент смотрят, а не правую, что уже в кармане.
– Да, я Лунин Ким Петрович.
– Здравствуйте! – лучезарно улыбнулся Леонид, отпуская лопату.
– А со мной не поздороваешься, Лёнька? – удивился второй, тот, что был повыше.
Деревянная ручка с негромким стуком коснулась земли.
– Ким Петрович! Это же Лёнька, Лёнька Пантёлкин!..
Бывший старший оперуполномоченный ВЧК закрыл глаза и вдруг видел себя самого – мертвую голову в банке со спиртом. Искаженный последней мукой рок, белые губы, бессмысленные остекленевшие глаза. Голова медленно опускалась вниз, в синеватую глубину, где не было ничего, ни дна, ни покрышки, ни воскресения.
Тогу богу…
– Лёнька, очнись! Это же я, Егор, Георгий Лафар! Ким Петрович, мне же сказали, что его убили. Слышишь, Лёнька! Мне сказали, что ты мертвый!
Господь пасет мя, и ничтоже мя лишит. На месте злачне, тамо всели мя, на воде покойне воспита мя…
Белые губы в стеклянной банке шевельнулись.
– Точно. Мертвый я, Жора.
На трамвае Зотова решила не ехать, пешком пошла. Рассудила просто: народу днем на улице полно, всем в лицо не заглянешь, а на трамвайной остановке почти наверняка шпика выставят. Хорошо бы еще шинель сменить на что-нибудь цивильное, но тратить на это время не хотелось. Авось и так обойдется, в военном многие ходят.
Надо было спешить на вокзал, однако замкомэск все еще не могла определиться. Вокзалов много, во все стороны «железка» раскинулась. А куда податься? Не на польский же кордон, как поручик советовал! Вспомнят ей поляки прошедшую войну, да и швали эмигрантской там полно.
Решила не торопиться, по городу побродить. Была мыслишка заглянуть в Дхарский культурный центр, повидать Родиона Геннадьевича, но, подумав, Ольга идею не одобрила. Чумная она сейчас, незачем хорошим людям лишние неприятности. Соломатину она позже напишет, а вместо подписи что-нибудь понятное изобразит, чтобы наверняка догадался. Нарисует, допустим, Шушмор – и всех их разом возле розовых камней.
С тем Ольга и пошла гулять. Час был еще не поздний, солнце обещало теплую весну, ноги сами несли вперед, и девушка даже не заметила, как начала напевать что-то знакомое, фронтовое. Хорошо еще, не в полный голос, мурлыкала больше. Опомнилась, язык прикусила, и только тогда поняла, где оказалась. До подъезда, где ее квартира, метров двести всего. Что значит привычка!