Каролина все еще сомневалась:
— А разве не странно, что стук привел нас к каракулям?
— В доме обитали три ребенка, они могли изрисовать все стены… — Я задумался. — Возможно, ваша матушка знала, но забыла, где находятся вторая и третья надписи. Потом вы обнаружили первую, в голове ее что-то забрезжило, и под аккомпанемент стуков она неосознанно направляла ваши поиски.
— Не могла она стучать! Я же чувствовала, как подрагивает стенка!
— Честно говоря, здесь я теряюсь… Ну разве что вы были правы насчет жучков или мышей, а пустоты в стенах усилили звук. Что до плененной птички… — Я заговорил тише: — Полагаю, вам приходила мысль, что ваша маменька все это нафантазировала?
— Да, приходила, — так же тихо ответила Каролина. — У нее бессонница, но, по ее словам, именно птица ее разбудила. И потом, Бетти тоже слышала какой-то звук.
— Посреди ночи Бетти услышит все, что угодно. В подобных ситуациях возникает порочный круг: вашу матушку что-то разбудило, не сомневаюсь, а потом именно бессонница не давала ей уснуть, или же во сне ей мнилось, что она бодрствует, и ее сознание подверглось…
— Думаю, оно и сейчас подвергается.
— Что вы хотите сказать?
— Точно не знаю, — замялась Каролина. — Она как-то… изменилась.
— В чем изменилась?
Раздражение в моем голосе объяснялось досадным чувством, что мы уже не раз вели подобные разговоры. Явно обиженная, Каролина отвернулась:
— Не знаю. Наверное, я все выдумала.
Она замолчала, да я и сам расстроился. Сказав, что хочу повидать ее матушку, я взял саквояж и направился к лестнице.
Поднимался я с тяжелым предчувствием, ибо после нашего разговора ожидал, что миссис Айрес совсем слаба и лежит в постели. Но в ответ на стук в дверь я услышал ее веселый голос, приглашавший меня зайти. Спальня, в которой шторы были неплотно задернуты, являла собой разительный контраст гостиной: горели лампы, в камине полыхал огонь. В комнате стоял вековушный камфарный запах: дверь гардеробной была настежь распахнута, на кровати грудились платья, меха и шелковые чехлы, похожие на сдувшиеся пузыри. Из-за этой кучи выглядывало радостное лицо миссис Айрес, сообщившей, что они с Бетти разбирают ее старые наряды.
Она не спросила о моей поездке и не выказала осведомленности в том, что я уже повидался с Каролиной. Миссис Айрес схватила меня за руку и подвела к кровати с горой одежды:
— В войну я чувствовала себя виноватой, что цепляюсь за барахло. Что могла, я отдала, но не было сил позволить, чтобы все это искромсали на одеяла для беженцев и бог знает что еще. Теперь я ужасно рада, что сохранила эти вещи. Это безнравственно, да?
Я улыбался, довольный, что она так хорошо выглядит, совсем как прежде. Седина ее бросалась в глаза, но волосы были тщательно уложены по забавной довоенной моде с напуском на уши. Сердцевидное лицо казалось гладким, губы ее были тронуты помадой, а ногти блестели розовым лаком.
Я взглянул на груду старомодных шелков:
— Да уж, трудно представить, чтобы все это оказалось в лагере беженцев.
— Правда же? Здесь им лучше, тут их оценят по достоинству. — Приложив к себе тонкое атласное платье с оборками на плечах и подоле, миссис Айрес повернулась к Бетти, появившейся из гардеробной с обувной коробкой в руках. — Как тебе, дорогуша?
— Привет, Бетти! — кивнул я, встретив ее взгляд. — Все в порядке?
— Здрасьте, сэр!
Раскрасневшаяся служанка явно пыталась скрыть возбуждение, но при виде платья ее пухлые губы поплыли в улыбке:
— Красотища, мадам!
— Раньше все делали на века. А цвета? Теперь таких не сыщешь. Что там у тебя?
— Туфельки, мадам. Золотые!
— Дай-ка взглянуть. — Миссис Айрес откинула крышку коробки и развернула бумагу. — Помнится, они были чертовски дорогие и так же чертовски жали. — Повертев туфли в руках, она вдруг сказала: — Ну-ка, примерь.
— Ой, мадам! — вспыхнула Бетти, кинув на меня смущенный взгляд. — Можно?
— Давай, давай! Покажись нам с доктором.
Расшнуровав грубые черные башмаки, служанка застенчиво влезла в туфли золоченой кожи; повинуясь приказу хозяйки, походкой манекенщицы она прошла к камину и обратно и расхохоталась, прикрывая рукой кривые зубы. Миссис Айрес тоже засмеялась, а потом, заметив, что Бетти спотыкается в великоватых туфлях, затолкала в них чулки, чтоб были впору. Далее она обрядила девушку в перчатки и боа и, прихлопывая в ладоши, командовала: пройди, стой, повернись…
Я подумал о ждавшем меня пациенте, но через пару минут миссис Айрес вдруг устала.
— Ладно, прибери здесь, а то мне негде спать, — вздохнула она, оглядывая заваленную одеждой кровать.
Мы отошли к камину.
— Надеюсь, спите хорошо? — спросил я и потом, когда Бетти скрылась в гардеробной, тихо добавил: — Знаете, Каролина рассказала мне о вашей… находке. Полагаю, она вас сильно растревожила.
Миссис Айрес нагнулась за упавшей подушкой:
— Да, весьма. Глупо, правда?
— Вовсе нет.
— Ведь столько времени прошло, — тихо сказала она, откинувшись в кресле. Меня удивило ее лицо, в котором не было ни капли тревоги или муки, но лишь безмятежность. — Я думала, нигде следов не осталось, только здесь. — Миссис Айрес прижала руку к сердцу. — Тут она всегда жива. И порой живее всего остального…
Рука ее легонько поглаживала грудь, взгляд затуманился; впрочем, некоторая отрешенность всегда была ей свойственна и лишь придавала шарма. В ее поведении меня ничто не обеспокоило и не показалось странным, она выглядела вполне здоровой и всем довольной. Я провел с миссис Айрес еще минут пятнадцать, а затем спустился в гостиную.
Все в той же безвольной позе Каролина стояла у камина. Огонь едва теплился, в темной комнате стало еще унылее, и я вновь отметил контраст между ней и уютной спальней миссис Айрес, а натруженные руки Каролины опять беспричинно меня разозлили.
— Ну что? — подняла она взгляд.
— Думаю, вы зря беспокоились.
— Чем она занята?
— Вместе с Бетти разбирает старые наряды.
— Похоже, ничего другого ей не надо. Вчера достала фотографии, те, испорченные, помните?
— Она вправе посмотреть фотографии, — развел я руками. — Кто обвинит ее в том, что она думает о прошлом, если настоящее безрадостно?
— Дело не только в этом.
— А в чем?
— В том, как она себя ведет. Это не просто мысли о прошлом. Она смотрит на тебя, но будто не видит… словно перед ней что-то другое… Быстро устает. Ведь не старуха, но днем всегда приляжет, точно какая-нибудь бабка… О Родерике не вспоминает, отчеты доктора Уоррена ее не интересуют… никого не хочет видеть… Ох, я не могу объяснить.