На самом деле, если некоторое время назад и заговорили о судьбе маленькой Изабеллы, но никаких определенных предложений сделано не было и никаких документов никто не подписывал. Протосеваст Андроник Ангел, возглавлявший делегацию, всего лишь хотел узнать, как Бодуэн IV относится к заключенным в Константинополе между его отцом Амальриком I и императором Мануилом соглашениям, предметом которых было совместное вторжение в Египет для того, чтобы попытаться подорвать, пока не поздно, растущее могущество Саладина.
Молодой король принял знатного посла с большим почетом. Он слишком хорошо понимал, какие личные и семейные отношения связывали его отца с басилевсом, и хотел сохранить их неизменными. Византия была лучшим и самым могущественным союзником франкского королевства, и потому он высказал свои намерения, не оставляя места для малейших сомнений. Однако с Турхан-шахом было подписано перемирие, и Иерусалим был заинтересован в том, чтобы оно продлилось еще какое-то время, чтобы как следует подготовиться к предстоящему нелегкому походу, для которого требовалась большая, хорошо подготовленная армия. Лучше всего было бы дождаться новых отрядов крестоносцев, которые непременно должны были прибыть к Пасхе. А сейчас следовало убедиться, что прежние соглашения остаются в силе; после чего можно было весело пировать, поднимая кубки во славу тех, кому предстояло победить Каирского лиса.
Король участвовал в общем веселье, но лишь для вида. Одному Богу было ведомо, будет ли он среди тех, кто избавит королевство от такой серьезной угрозы: ведь он не обманывался насчет врага и лишь надеялся, что тот не разорвет первым ненадежное перемирие. До тех пор, пока Алеппо может ему противостоять, Саладину есть чем заняться, не скоро он еще завладеет всей Сирией, и Иерусалим может жить спокойно. С другой стороны, Бодуэну не хотелось первым нарушать столь драгоценное перемирие, и нетерпение императора, хоть он этого и не показывал, было ему неприятно. Однако Гийома Тирского ему было не провести: он читал в уме и сердце ученика, словно в открытой книге.
— Вы правильно поступили, Ваше Величество, что не стали торопить события. Войска басилевса только что были жестоко разгромлены в Анатолии, и единственная его мечта — месть. Но для того, чтобы напасть на Египет, его судам требуются наши порты и наша поддержка, хотя и людей, и ресурсов у него больше, чем у нас. Но сейчас победа осталась за нами, и ваши бароны, как и ваши воины, хотели бы без помех ею насладиться. Собирать в этой ситуации войска было бы губительно.
— Я и сам это знаю! Единственное, чего я опасаюсь: как бы протосеваст не обосновался здесь надолго, не вздумал бы ждать здесь весны, прибытия войск из Европы и главных сил византийского флота... В этом случае придется двигаться к Каиру.
— Не уверен. У него всего три галеры, и он, несомненно, предпочтет вернуться домой и перезимовать там. Если потребуется, мы можем ему предложить этот вариант... деликатно. А пока он хочет засвидетельствовать свое почтение вдовствующей королеве, своей кузине.
— Это вполне понятно. В таком случае я пошлю Тибо предупредить мою мачеху.
— Зачем посылать Тибо, когда можно было бы отправить письмо с гонцом? — удивился Гийом, лучше чем кто бы то ни было знавший, что бастард не любит разлучаться с Бодуэном.
— На то у меня есть очень веская причина, друг мой. Вы ведь не могли не заметить, что сенешаль отсутствовал на приеме?
— В самом деле. Мне сказали, что он болен. И меня это сильно удивило: он так любит быть на виду, что должно быть, болен довольно серьезно, если упустил такую возможность.
— Прошлой ночью он весьма неудачно ударился о стену. У него на голове огромная шишка, и щека разодрана. Опасности для жизни ни малейшей, но выглядит ужасно...
— Он до такой степени напился? — смеясь, спросил канцлер.
— Нет. На самом деле это Тибо его так отделал, оторвав от девушки, которую этот мерзавец пытался изнасиловать.
Гийом, вскинув брови, всмотрелся во внезапно побледневшее от гнева лицо короля и, немного помолчав, проговорил:
— Изнасиловать девушку? Надеюсь, речь идет не о той молоденькой армянке, которую подарила вам ваша матушка?
Бодуэн, только что смертельно бледный, густо побагровел.
— Вам это известно?
— Если я хочу хорошо вам служить, Ваше Величество, мне необходимо знать обо всем, что происходит во дворце. Я видел, что сегодня ночью ее привели к вам, и что она была совершенно счастлива, потому что любит вас сильно и искренне. Я надеялся, что и вы будете счастливы.
Он говорил мягко и ласково, однако Бодуэн повернулся к нему спиной — не хотел, чтобы бывший наставник заметил, что глаза у него полны слез.
— Я и был счастлив, — прошептал он. — Я испытал огромную радость, потому что на мгновение забыл, кто я такой и какой недуг меня гложет. Но, когда я ею овладел, ее крик отрезвил меня... вернул к ужасной действительности. Мое проклятое семя в нее не излилось, и я благодарю за это Господа. Господа, который не уберег меня от искушения!
— Не обвиняйте его! Он не осуждает подаренную вам любовь! Каждый волен распоряжаться своим телом, и эта девушка отдалась вам, полностью сознавая то, что делает. Но что же произошло потом?
— Прибыл гонец от византийцев, и я отослал ее к моей матери. Она не хотела, чтобы ее провожали, но Тибо забеспокоился, побежал ее догонять... а что было потом — вы уже знаете.
— Сенешаль узнал нападавшего?
— Тибо думает, что нет. Там было темно, и все произошло очень быстро.
— И вы отправили девушку к вашей матушке? В том состоянии, в каком она, наверное, была, это не слишком...
— Мариетта забрала ее к себе, она и сейчас там. Я поблагодарил матушку и сказал, что оставлю ее у себя, но на самом деле намерен поступить с ней иначе. Ей надо уехать, вот потому я сегодня же вечером и посылаю Тибо в Наблус: он отвезет Ариану к моей мачехе. Мария немного безрассудна, но она — сама доброта, и дом у нее чудесный. Ариане там будет хорошо... а я смогу успокоиться. Здесь, среди этих злобных женщин, рядом с мерзким Куртене, который, скорее всего, продолжит ее добиваться или постарается как-нибудь отомстить, девушка уже не будет в безопасности. Сколько же в людях грязи и мерзости! — Продолжая говорить, Бодуэн приблизился к резному кедровому ларю, на котором лежали его меч и кинжал. Взяв кинжал, он выхватил его из ножен и с последними словами яростно всадил в драгоценную крышку, а потом выдернул и уставился на блестящее лезвие с таким видом, словно искал, куда бы его еще вонзить. Гийом Тирский, испуганный выражением отчаяния на его лице, бросился к королю и осторожно отнял у юноши оружие.
— Нет. Это ничего не решит, а вы погубите свою душу! Сын мой... вы уже так ее любите, эту девочку?
— Вы ведь знаете меня лучше, чем мой духовник, правда? — С горечью проговорил король. — Да, я люблю ее! И вот теперь, когда я хотел бы, чтобы она была моей безраздельно, я должен оторвать ее от себя, отослать как можно дальше!