– Если можно, то, что вы пели тогда на концерте у нас… Помните?
– «Интернационал»?! – пробормотала Нина. И совсем растерялась, впервые за всё время их знакомства увидев, как Наганов улыбается. Эта широкая, совсем мальчишеская улыбка сильно меняла его жёсткое, грубое, некрасивое лицо, разом напомнив Нине о молодости её сурового поклонника. – Чему ж вы смеётесь? – нарочито обиделась она. – Неужто мы тогда так худо спели?
– Худо спеть вы, Нина, не можете, – всё ещё улыбаясь, заверил Наганов. – Но лучше всё же что-то другое.
– Ну, тогда… Тогда… – Нина задумчиво перебрала струны, вспоминая полузабытый аккомпанемент. За окном совсем стемнело, в комнате, несмотря на открытое окно, было душно, и Нина подумала, что скоро опять начнётся гроза. Словно в подтверждение этих мыслей, за окном глухо, мрачно громыхнуло, порыв ветра дёрнул занавеску, и слабая вспышка осветила тучи над Таганкой. Первый аккорд гитары слился с рокотом грома. Нина запела:
День и ночь роняет сердце ласку,
День и ночь кружится голова,
День и ночь взволнованною сказкой
Мне звучат твои слова.
Только раз бывает в жизни встреча,
Только раз судьбою рвётся нить,
Только раз в холодный зимний вечер
Мне так хочется любить…
Капли дождя слабо, вкрадчиво застучали по тёмным листьям в саду. Странно тихо было в бывшем петуховском доме. Наганов сидел, не двигаясь и не улыбаясь больше, подавшись к Нине через стол и глядя в упор, но ей больше не было жутко под взглядом этих прозрачных, словно весенний лёд, глаз. «Не влюбиться бы в него…» – мелькнуло вдруг в голове, и Нина испугалась собственных мыслей так, что чуть не выронила гитару. Но, посмотрев на Наганова, она поняла, что тот не заметил её растерянности и слушает всё так же внимательно. Когда Нина закончила петь, он не отвёл глаз, и Нина, натянуто улыбнувшись, забегала пальцами по струнам, с готовностью отозвавшимся мягким перебором.
– Как же вы хорошо играете… – медленно сказал Наганов. – А я вот всю жизнь мечтал научиться… Да теперь уж, видно, поздно, не по годам.
– Вовсе нет! – радуясь прервавшемуся молчанию, возразила Нина. – Мой дед из табора пришёл в хор, когда ему двадцать лет было, и через год уже играл как бог! Вот честное слово! А вам сколько лет, Максим Егорович?
– Двадцать семь.
– Всего-то?! – вырвалось у неё. Тут же Нина сообразила, что её изумление может его обидеть, и поспешно спросила: – Вам не приходилось ли играть на балалайке?
Наганов ответил не сразу, и Нина заметила, как он едва заметно нахмурился.
– Играл… было дело. Но очень давно, в деревне ещё. Вам это смешно, Нина?
– Вы обиделись? – растерянно спросила она. – Но я, честное слово, в мыслях не держала вас обижать… Я потому спросила, что у балалайки строй такой же, как у семиструнной гитары. То есть расположение пальцев будет тем же, и…
– Как это может быть? – недоверчиво, всё ещё хмурясь, спросил Наганов.
Нина протянула ему свою гитару.
– Возьмите… Да-да, точно так же, как балалайку. Не бойтесь, она ненамного тяжелее. Видите, как просто? – Нина торопливо обошла стол, встала за спиной Наганова, с опаской держащего её изящную краснощёковскую семиструнку, и, поколебавшись, опустила свою руку на его пальцы.
– Вот, именно так… Берите аккорд, не бойтесь. Да сильнее же, гитара – дело мужское, в хорах одни мужчины играют, тут сила нужна! Звонче, ну! Хорошо, а теперь вот так… и так… Видите, это уже наша «венгерка» получается! Всего-навсего три аккорда – и вот такой переходный, совсем простой… Помните Аполлона Григорьева? «Как тебя мне не узнать – ход твой в ре-миноре и мелодию твою в частом переборе»! – радостно прочла она знакомые с детства строки. – Я, знаете ли, никогда не могла понять, почему романс сделали из первых строк? Ну, что в этом особенного – «Две гитары, зазвенев, жалобно заныли, с детства памятный напев, милый друг мой, ты ли?» Чепуха охотнорядская!
– А как же будет дальше? – медленно, снизу вверх глядя в её лицо, спросил Наганов.
Нина широко улыбнулась и продекламировала:
Эх ты, жизнь, моя жизнь,
Сердцем к сердцу прижмись,
На тебе греха не будет,
А меня пусть люди судят,
Меня бог простит!
Неужели не лучше? У меня, когда я девчонка была, от этих слов просто сердце останавливалось! – Тут Нина опомнилась, смутилась и довольно неуклюже закончила: – Ну, да что об этом… Давно всё было. А у вас, смотрите, как хорошо получается! Покупайте гитару, Максим Егорович, учитесь! Ещё будете Пушкина под гитару петь, коль уж он вам нравится. «Под вечер, осенью ненастной», например, – бабушка моя его чудно пела. Или вот недавний, очень модным был перед войной: «Мой голос, для тебя и ласковый, и томный…» Мою сестрёнку младшую с ним просто на руках носили! А ещё есть: «Я вас любил…» Его мой муж пел всегда, это мужской романс. Но я иногда ему вторила.
– Можно послушать? – коротко спросил Наганов.
Нина приняла у него из рук гитару, положила на колено, взяла аккорд, вспоминая довольно сложный аккомпанемент. Мельком подумала, что впервые будет петь пушкинский романс, да ещё не вторкой, а сольно. Впрочем, цыган ведь рядом нет, гадость после сказать некому будет…
Строки были светлыми, чуть печальными, понятными, знакомыми с детских лет. В саду, нарастая, шуршал дождь, слабо вспыхивали молнии за заставой.
Я вас любил. Любовь ещё, быть может,
В душе моей угасла не совсем.
Но пусть она вас больше не тревожит,
Я не хочу печалить вас ничем.
Я вас любил безумно, безнадежно,
То робостью, то ревностью томим,
Я вас любил так искренно, так нежно,
Как дай вам бог любимой быть другим…
Последние слова Нина спела почти шёпотом, взяв едва слышный, затухающий аккорд на струнах, и в комнате повисла тишина. Нина опустила гитару на колени, вопросительно взглянула на Наганова. К её облегчению, он больше не смотрел на неё в упор и сидел, отвернувшись к открытому окну.
– Вам понравилось, Максим Егорович? – наконец рискнула спросить она.
– Да, – не сразу отозвался он. – Я это стихотворение знаю, читал. Но не думал, что его можно вот так… спеть. Вы извините, я, может быть, неправильно выражаюсь. Знаете, Нина, я до сих пор не верю, что всё это случилось… и продолжается.
– О чём вы? – снова слегка испугалась она.
– О нашем с вами знакомстве, – без улыбки ответил Наганов, отодвигаясь в тень от света керосиновой лампы. – Ведь не случись революции, войны… Я бы, верно, никогда не смог с вами познакомиться. Вы же были известной певицей, артисткой… я – пехотой серой. Так бы я до смерти и таскал карточку вашу в кармане. Ну, может, на концерты ваши ходил бы. На галёрку. А сейчас…
«А я-то как поверить не могу…» – в смятении подумала Нина. Вслух же сказала: