3. XI.44.
«Четыре дня назад мы приехали в Рабенхорст. Это совсем небольшая деревня, на дюжину домов. Больше половины домов пустует, наша группа заняла некоторые из них. Командир говорит, жители ушли из-за «паранормальной активности» одного места неподалёку, но я думаю, это скорее из-за того, что здесь постоянно шныряют военные, и всю деревню обнесли колючкой. Вообще, жить здесь, наверное, страшно. Почему-то в деревне совсем нет собак.
От Адлерштайна до Рабенхорста мы ехали больше двух часов. Дороги не видел: нас везли в закрытом грузовике и запретили высовываться из машины. Ясно только, что ехали в сторону Тюрингенского леса. Один раз ненадолго остановились, и я услышал название «Зоннеберг».
В деревне наш Командир занял самый лучший дом. Даже генералу, который ехал с нашей спецгруппой, дом достался не такой просторный. Генерал, кстати, очень боится Командира. Разговаривают они между собой так, как будто это наш Командир здесь самый главный, и в звании не ниже обергруппенфюрера.
Наше отделение разместилось в доме Командира. Теперь у нас много работы — мыть комнаты, таскать воду из колодца и подогревать её на огне, потому что в деревне нет водопровода, а Командир, оказывается, просто помешан на чистоте. Он принимает ванну каждый день и едва ли не каждый час моет руки.
Очень часто нами командует помощник Командира, Франц. Вроде обыкновенный ординарец, а держит себя как адъютант. Он всё старается говорить чисто, как Командир, да только швабский говор из него так и прёт. Курт, разумеется, сразу взял манеру втихушку его передразнивать. Этот Франц сначала к нам вроде нормально относился, а теперь, по-моему, он нас не то презирает, не то жалеет, не то всё это вместе. Ещё мне кажется, он хотел бы держаться от нас подальше.
Совсем другое дело Командир. Как мы приехали в эту деревню, он стал проводить с нами очень много времени. Вечером первого дня приказал нам сесть вокруг стола в самой большой комнате, сам сел тоже и рассказал, что наша задача — помочь ему заставить работать самое настоящее Чудо-оружие, только вовсе не то, насчёт которого всё распинается пропаганда. Благодаря этому Чудо-оружию Германия получит время на производство вооружений нового типа и выиграет войну. Командир говорил, что некоторые виды таких вооружений уже существуют как экспериментальные образцы. Это какие-то особые бомбы и ракеты, каждая из которых способна уничтожить большой город, и дискообразные самолёты, которые взлетают вертикально и перемещаются со скоростью, намного превышающей скорость обычных самолётов. Командир говорил, что в Соединённых Штатах полным ходом идёт разработка чего-то подобного и что Германия должна успеть раньше них. Нашу страну сейчас спасут только две вещи: время и новый тип оружия. Командир рассказывал, что на самом деле время, хоть это и незаметно, течёт по-разному для разных государств и даже для отдельных людей, и его можно заставить течь медленнее или быстрее. Командир владеет устройством, с помощью которого можно управлять временем Германии, и мы должны помочь ему привести это устройство в действие.
Вообще, Командир нам настолько доверяет, что мне даже страшно делается. А Эрвин считает такое доверие очень плохим знаком. Но он говорит, лучше один раз послужить великому человеку в великом деле, чем всю жизнь прозябать без всякого толка. По правде сказать, я с Эрвином не согласен, но всё равно сделаю всё, что прикажет Командир. Я счастлив, что оказался полезен такому человеку. Мне просто хочется быть с ним рядом. Другого такого нет на всём белом свете…»
Хайнц в смущении поднял взгляд от мелкоисписанной страницы, даже бумаге стесняясь поведать о тех странных чувствах, что вызывал у него страшноватый долговязый офицер. Перед этим человеком хотелось падать на колени, за него хотелось умереть. Нечто подобное Хайнц испытывал только в детстве, по отношению к тем людям, вокруг которых ему мерещился ореол некоего трагического героизма, а самым главным среди таких людей был, конечно же, фюрер. Однажды, когда родители повезли Хайнца в столицу, на один из партийных праздников, ему даже стало плохо от приступа исступлённого восторга, потому что фюрер проехал совсем близко, стоя в своём огромном автомобиле, и посмотрел в его сторону, после чего у Хайнца перед глазами всё потемнело, и он упал ничком, прямо на руки эсэсовцев из сдерживавшего беснующуюся толпу оцепления.
Что-то похожее творилось и сейчас. У Хайнца шумело в ушах от бешеного сердцебиения, когда офицер-оккультист обращался к нему или даже просто проходил мимо, обдавая запахом горьких трав и хорошего одеколона. Поначалу Хайнц пугался, видя во всём этом какое-то порочное отклонение собственной натуры, но потом несколько успокоился, заметив, что его сослуживцы ведут себя в точности так же, как он: тоже внимают командиру в полуобмороке восторга и ревностно выполняют любое его приказание. Всё, что относилось к Штернбергу, было неприкосновенно и обладало силой божественной правоты. Все его приказы, пожелания и предпочтения были священны. Едва только выяснилось, что Штернберг не переносит запаха табака, как все курящие стали стойко воздерживаться от курения и только перед сном позволяли себе несколько затяжек у открытого окна с той стороны дома, на которую не выходили окна комнат командира. Однажды утром к дому пришёл адъютант генерала Фляйг, посланный с каким-то поручением; он не только нахально дымил сигаретой, но ещё и имел наглость пренебрежительно бросить солдатам, наспех умывающимся у колодца ледяной водой: «Ну, как там ваш косоглазый? Он вообще знает, что вас семеро, а не четырнадцать?» Когда Штернберг вышел во двор, Фляйг уже даже не мог кричать, потому что Радемахер возил его лицом по каменным плитам, вымазанным кровавыми соплями, а все остальные, включая Хайнца, стояли вокруг и молча смотрели. По словам очевидцев, генерал Илефельд, узнав о происшествии, в истерике требовал расстрелять дьявольскую семёрку — слыханное ли дело, солдаты до полусмерти избили офицера, — а Штернберг только злорадно улыбался. Преступление осталось безнаказанным, правда, вечером Штернберг строго повелел своим «головорезам» больше ничего такого не вытворять «без специального разрешения».
«…А ещё я не зря надеялся, что Командир всё-таки будет чему-то нас учить. Все последние дни, по два раза в день, он устраивает нам какие-то странные тренировки. На первой тренировке он объяснил, что в нашем деле не будет требоваться никаких особенных навыков, кроме сосредоточенности на общей цели. Для того чтобы настроить нашу сосредоточенность, нужны упражнения. Командир сказал так: «Ваша воля должна звучать в одной тональности». В первый день он спросил нас, как мы представляем себе стихию абсолютной силы. Кто-то назвал шторм, кто-то — горную лавину, но сошлись на буре. Мы с Командиром сели вокруг стола, и нужно было положить обе руки на стол, так, чтобы правая рука лежала поверх руки соседа справа, а левая — под рукой соседа слева. Поначалу было немного смешно, напоминало спиритический сеанс или какую-то подобную ерунду, но Командир приказал нам быть серьёзными. Он добавил, что сила мысли обладает большой мощью, и что скоро мы сами это увидим. Потом он начал говорить. Голос у него такой, что хочется слушать и слушать. Он говорил тихо и самыми обыкновенными словами, что-то про чёрные тучи на горизонте, про порывы ветра и сеть белых молний. И вдруг я представил всё то, о чём он говорил. Настолько отчётливо, что померещился порыв ветра, ударивший в лицо. Потом мне показалось, что я теряю сознание, и тут Командир сказал: стоп, на сегодня хватит, хорошо поработали. Вид у него был очень довольный: улыбка до ушей, румянец, глаза блестят, будто вина напился. Эрвин так и сказал: он из нас что-то пьёт, а мы радуемся, как придурки. Это я и сам вижу. Всё равно.