Грек не успел залезть высоко. От неожиданности он разжал руки и свалился наземь. Завертел головой. Из темноты на бледный свет месяца вышли еще четверо. Душило проверил лежащего у стены раба. Тот был в крови – мертв. Подоспел Нестор. Увидев знакомое лицо монаха, Леон обмяк и пробормотал по-гречески.
– Чего он сказал?
– То же, что на Руси говорят, когда упьются медом, – объяснил книжник.
– Надо же, грек, а ругается по-нашему, – удивился Ядрейка.
– Скажи ему, Нестор, что нас послал за ним не их хренов стратиг, а то он со страху обмочится.
– Он уже понял это, – ответил монах, перекинувшись с греком парой фраз.
– И еще спроси, за что он холопа прирезал.
– Раб отказывался бежать с ним к половцам, – перевел Нестор. – А оставлять свидетеля он не хотел.
Ядрейка уже взобрался по веревке на стену, подтянул привязанную к ее концу плетеную лестницу. Отроки обыскали царевича, забрали длинный нож с трехгранным лезвием. В Корсуне такие называли стилетами – красивая штука, но простой русский засапожник надежнее. Душило подтолкнул грека к лестнице.
– Ну теперь лезь, Девгеневич.
После царевича, быстро вскарабкавшегося, неторопливо поднялся сам храбр. Наверху кроме них троих никого не было. Веревку держал крюк, зацепленный за выступ стены. Сама стена была широка – три воза разъедутся свободно.
– Горазд уже толкует там с половцами, – оповестил Ядрейка.
Последним, путаясь в полах рясы, забрался Нестор.
– Неужто надо было подвергать меня такому испытанию? – забыв о смирении, пыхтел он.
Ядрейка выбрал лестницу и помахал рукой отрокам, остававшимся в городе. Перешел на другую сторону стены, закрепил крюк и сбросил лестницу. Нестор разглядел внизу десяток конных. Спускались в обратном порядке. Ядрейка отцепил лестницу и съехал вниз на веревке.
Глеб-толмач что-то втолковывал троим соплеменникам. Двое других степняков были люди хана Урусобы, они кивками и резкими возгласами подтверждали слова Глеба. Остальные – отроки с сотником Гораздом, еще днем уехавшие из города к половецким шатрам.
– Уходить надо, – сказал Душилу сотник. – От ворот по стене может нагрянуть стража.
Степняки, убежденные Глебом, даже не взглянув на грека, развернулись и поехали прочь.
– Беку Асупу из племени Алтунопы заплачено серебром, – объяснил толмач. – Он не будет в обиде, что мы забрали грека.
Запасных коней, взятых у степняков, оказалось три. Нестору пришлось усесться на круп позади Ядрейки.
– Мы направляемся в Таматарху? – спросил монаха названный царевич по пути к половецкому становищу.
– Сначала нужно уговорить степняков пойти к Таматархе, – ответил Нестор. – Но к половецким вежам вы поедете без меня. Утром я вернусь в Корсунь. Возможно, среди кочевников найдутся те, кто понимает греческую речь. Однако тебе лучше выучить русскую.
– В Корсуне я тайно брал уроки наречия куманов, – заявил Леон Диогенович. – Я найду с ними общий язык.
Прозвучало как угроза.
Возле шатров, раскинутых князьком из орды Урусобы, отряд разделился. В становище до рассвета остались Горазд и Нестор. Душило с четырьмя отроками, толмачом и греком поскакал, огибая залив, в степи Таврии. Их вели два половецких проводника. Напоследок старый дружинник сказал чернецу:
– Не знаю, свидимся ли еще. Если будешь продолжать летописец, не пиши больше про меня. Пускай песельники на пирах врут, а в книгах перед Богом не хочу срамиться.
– Богу и так все дела человеческие ведомы, – возразил монах. – Летописец же пишется для разумения книжных людей, чтобы за временными летами зрели дела Всевышнего Промыслителя и грядущую вечность.
– Угу, слыхал я, как в церкви поют, – не поверил Душило. – На судище-де страшном книги совестные раскроются и все дела сокровенные обнажатся. Зачем Богу книги, если и так все знает? Ты уж, брат Нестор, постарайся не вляпать меня снова в историю. Чтоб мне не застить собою вечность.
Пока не затих в холодной ночи стук копыт, книжник прощально махал рукой.
…Более дел в Корсуне не осталось. Сотник Горазд, ставший за главного, готовил лодью к плаванью в Тьмутаракань. Другая лодья с частью отроков должна была зимовать у корсунских пристаней, а по весне плыть до Олешья в устье Днепра и там встречать либо гонца с Руси, либо княжью рать.
Теперь ждали только усмирения на море. Нанятый корсунский кормчий из русов обещал, что через два дня можно будет выйти. Но на Горазда в образе купца смотрел с сомнением – не связался ли с полоумным? Какая торговая нужда гонит плыть на зиму глядя, когда море ненадежно и запросто утопит, разобьет в щепы, выбросит на берег? Самое легкое, чем можно отделаться, – выкидываньем за борт купецкого груза. Горазд внял лишь последнему доводу и снял с лодьи половину товара. Вторую половину обещал выкинуть в море по первому требованию. После этого кормчий стал смотреть на него с жалостью.
Отроки, не занятые на лодье, бездельно шатались по городу. Пробовали в винодельнях молодое вино и рыбные подливы на рыбном торгу, баловались в греческой бане, глазели на стеклоделов за работой – невиданное на Руси ремесло, лазали на интерес в древние подземные склепы. Братья Колывановичи облюбовали каменный стол под навесом у входа в постоялый двор. День-деньской резались в тавлеи и бросали кости. Рассыпные горки монет либо слитки и златокузнь перемещались по столу от братьев к другим игрокам и обратно.
– А что, богатый город – Тьмутаракань? – тряся костями, спросил младший Колыванович у двух отроков-рядовичей из тьмутараканского торгового обоза.
– Не бедный. Все торговые пути в ней пересекаются, золотая пыль с дорог в калитах купцов оседает.
– Может, и нам, Вахрамей, осесть в Тьмутаракани? – предложил Мстиша, считая пальцем очки на костях. – Золотом и серебром как пылью покроемся. А то чего мы будем в Переяславле мочало жевать? Смердов не пограбишь – их и без нас половцы грабят, а в городе у Мономаха не разгуляешься.
– Так вы что – не торговые люди? – уставились на братьев тьмутараканцы.
Мстиша невинно округлил глаза, а Вахрамей наградил его затыльником.
– Торговые, торговые, – сказал старший Колыванович. – По княжьей торговле плывем.
– Слыхали мы, как вашего Мономаха погнал из Чернигова наш князь Олег… Восемнадцать против шестнадцати! Гребите сюда серебришко…
– Да и мы слыхали, как вас греки под себя подмяли, а посадника незрячим сделали.
– У посадника глаза отобрала Музалониха – женка Олегова. У греков бабы боевитые. Про амазонок знаете?
– Это что за звери?
– Прежде в степях у Сурожского моря жило бабье племя – амазонки. Мужей себе брали с боя, да и то лишь для приплода. Наша Феофания, даром что из других краев, точь-в-точь та амазонка. Орогост потяпался с ней за город – получил свое. А не воюй с бабой… Снова игра наша. Монеты давайте.