– Не моя воля, когда уйти, – сострадая князю, сказал епископ. – А Господь даст тебе другие опоры.
– Пока что Он только забирает, – с остановившимся взглядом прошептал Мономах.
– Когда будет так тяжко, что сам не сможешь идти, князь, Господь понесет тебя, – молвил владыка.
Дверь клети мягко закрылась за Ефремом. В памяти Владимира воскресло лицо Гиды.
– Я ведь все правильно сделал? – пробормотал он. – Теперь тебе не в чем меня упрекнуть. Только молись, жена, о своих сыновьях…
26
Добрыня сбросил с плеч тушу лося, снял с ног лыжи. Воткнул их в сугроб возле своей берлоги, сооруженной из сучьев и елового лапника. Избушка некрепка, но снегопад выдержит и тепло бережет, а большего Медведю не надо. Не век в ней куковать – только дождаться, когда князья наконец поделят земли и разойдутся миром. А после того можно и в Киев воротиться. Добрыня представил, как кинется ему на грудь с ревом Настасья, как приятно упрется в него огромным чревом… Нет, не упрется. Дите поди уже народилось, и жена торжественно поднесет ему кулек с оглушительно ревущим, мохнатеньким… до которого и дотронутся будет боязно…
Медведь отогнал грезы и стал резать на лосе шкуру. «Славный сегодня будет обед», – подвывало в пустом со вчерашнего дня брюхе. А голова вновь взялась варить старую кашу: «Напрасно князь Мстислав распустил дружину».
Половину луны Добрыня жил в лесу, сам себя назначив в сторожу на берегу Клязьмы. После пожара в Муроме волхва так и не сыскали. Князь Олег яро божился, что найдет его и вздернет на суку. Янь Вышатич, чуть живой от угара, не смог, а может, не захотел поглубже заглянуть князю в глаза. Ярость Олега была горяча, а очи оставались холодны. Добрыня знал, что люди могут иметь два лица и одно из них прятать под другим. Верить таким он опасался. Однако боярину ничего не сказал, затаил в себе. Янь Вышатич и слушать бы его не стал. Всем своим видом старик показывал, что те слезы, которыми он отблагодарил Медведя за спасение из огня, были непростительной слабостью. Или их вообще не было.
Едва вернувшись в Суздаль, Добрыня собрался снова сесть на коня и возвращаться в Киев. Но тут князь Мстислав, обрадовавшись вестям, отправил по домам своих новгородцев, ростовцев и белозерцев. В одночасье остался без дружины, без воеводы и без сторожи. Поглядев на это, Добрыня оставил коня в городе и надел лыжи. Пошел в лес – сторожить землю и рассеивать обиду на боярина Яня Вышатича.
Привычными ударами ножа Медведь разделывал тушу лося. Когда он уходил из Суздаля, там готовились к большому посту – семи седмицам великого притеснения чрева. Однажды Медведь спросил зачем. В ответ услышал от поповича, что христиане не рабы брюха. Хотя и любят вкусно пожрать, но никогда не продадут душу за сладкий кусок, как иные язычники. И для этого упражняют душу постом, чтоб она была сильнее брюха.
Но в зимнем лесу угнетенное чрево может пересилить душу, выдворив ее насовсем из тела. Потому Добрыня просил прощения у зверья за неурочные ловы.
Разжигая огонь, он услышал за спиной осторожные шаги.
– Это моя добыча, Серый, – предупредил он с угрозой.
Ответом стал глухой короткий стон, в котором не было ни тени покушения на его добычу. Медведь повернулся.
Волк, которому он дал прозвище Серый, смотрел на него из-под широкого лба в напряженном ожидании и тяжело двигал боками. Выше передней лапы из него торчала стрела с перегрызенным древком. Позади зверя тянулся крапчатый кровавый след.
– Вот оно что, – озабоченно сказал Добрыня, подходя к зверю. – Что за ловчие тут объявились?
Серый не дался ему в руки, отпрыгнул назад.
– Я хочу помочь.
Волк сделал несколько шагов по своему следу и лег в изнеможении.
– Хорошо, лежи тут, Серый. Я погляжу и скоро вернусь.
Добрыня забросал костер снегом. Пристегнул к меховым сапогам лыжи, закинул за спину налучье и тулу, быстро покатил по волчьему следу. Через полверсты след привел к берегу речки Нерль, дремавшей подо льдом и снегом. Кровавые метины уходили дальше вдоль реки, к устью на Клязьме. Но Медведь не торопился идти туда. Он понял, почему Серый бежал к нему не коротким путем, через лес, а длинным, с поворотом от берега. Зверь хотел, чтобы люди, ехавшие по льду реки, вышли на Добрыню сами, а не он шел за ними.
Он услыхал их голоса. Много, целый отряд конных. Добрыня лег, укрывшись за лапами ели. Люди приближались. Наконец он увидел их. Это были не охотники. Под меховыми плащами высверкивали на солнце кольчужные брони. Они даже не стали преследовать волка-подранка. Добрыня узнал двух кметей, которых видел в Муроме.
– Новгородский щенок обделается со страху, – негромко переговаривались дружинники, – когда увидит под стенами Суздаля нежданную рать.
Два десятка сторожевых двигались неспешно, цепко озирая лес по обе стороны реки.
– Какой же дурак этот Мстислав. Даже крестного целования не потребовал, как его отец.
– И сторожу не выставил.
– Куда ему против нашего князя. Петушок едва оперился, по-настоящему драться боится.
– Пообломаем ему крылья. А то и голову свернем.
Голоса затихали вдали. Добрыня поднялся, вытянул из-за спины лук, наложил стрелу. Послал ее высоко, чтобы не увидели, откуда прилетела. Не дожидаясь, когда стрела воткнется в лед перед мордами их коней, Медведь побежал по своему следу обратно.
Он знал, что им не догнать его, если пойдут за ним по лесу. Но торопиться следовало, чтобы оповестить в Суздале князя. И чтобы не издох со стрелой в боку Серый.
Волк встретил его рычанием.
– Тебе больно, я знаю, – успокоил его Добрыня.
Поглаживая зверя, он взялся за древко стрелы и резко рванул. Из плоти сильно хлестнула кровь. Волк дернулся, клацнул зубами, но не издал ни звука.
– Хороший, Серый. – Добрыня зажал рану пальцами. – Теперь зализывай.
Зверь послушно лизнул бок и его руку.
– Спасибо тебе, Серый. Я догадался – ты подставил себя, чтобы показать их мне.
Он убрал руку, и волк стал слизывать кровь. Добрыня поднял его и перенес к еловому жилищу. Возле покидал куски лосятины.
– Живи. Ешь. Залечивай рану, – говорил он, собирая скудные пожитки. – Не бойся, те люди сюда не придут. У них теперь другая забота. Я дал им знать, что князь Мстислав выставил сторожу.
Зимний день смеркался, когда в недостроенные ворота Суздаля въехало на лыжах снегобородое чудище – так помстилось кметю, стоявшему в страже. Отрок храбро бросился наперерез. И сильнее затрепетал душой, когда увидел нависшие на глаза и уши сосульки, услышал издаваемый ими хрустальный звон.
– Прочь из города, лесная нечисть, – пролепетал он, крестясь.
– Мне к князю, – оттолкнул его Медведь, заиндевевший от быстрого бега на морозе.