– Сгоряча сказал, – устыдился Георгий, но на старика бросил сердитый взгляд.
– По любому ждать надо, – подытожил воевода Добрыня Рагуилович. – Не нам первым на рожон лезть… Однако, правду сказать, руки-то чешутся.
– Ох, чешутся!.. – подтвердили новгородские мужи, а вместе с ними и ростовские.
Георгий Симонич от крепкой досады первым поторопился уйти из княжьего шатра. Задевая плечами встречных кметей, широко зашагал к коновязи.
– Постой, боярин! – окликнул его кто-то из дружины. – Тебя тут чернец дожидается.
Георгий резко остановился.
– Какой еще чернец?
– Да леший его знает, из здешнего монастыря прибрел.
От костра, где грелся, к нему подошел и поклонился монах в полысевшей от ветхости вотоле, с накинутым на голову клобуком.
– Спаси тебя Господь, боярин, молитвами Пресвятой Владычицы Богородицы и блаженного отца Феодосия.
– И тебе, чернец, того же, – удивленно сказал Георгий. – Откуда меня знаешь?.. Э, да ведь ты Нестор-книжник! – вспомнил он. – Какими судьбами?
– Теми, что ведомы одному Богу.
– А от меня что тебе надо? Я спешу в город, не видишь?
Отрок подвел ему коня.
– Отложи поспешение, боярин, – кротко попросил Нестор. – Имею для тебя слова, сказанные мне твоим отцом, рабом Божьим Симоном.
Он перекрестился. Георгий невольно повторил движение, а затем бросил в сердцах:
– Что лжешь, чернец?! Отец давно лежит в могиле. С того света он явился тебе разве?
На раздраженный голос боярина оборачивались кмети, востря слух.
– А разве не взял твой отец с блаженного Феодосия обещание всегда молиться о нем и всем его роде до последнего потомка? – тихо молвил книжник.
Георгий вдруг побледнел, оттолкнул коня и махнул отроку, чтоб ушел.
– Что знаешь, говори, отче.
– Нынче ночью в тонком сне приходил ко мне твой отец, варяг Симон. Велел сказать тебе, что по молитвам блаженного Феодосия он получил все блага, каких на земле не видело око и о каких не слышало ухо человеческое. Просит тебя, боярин, твой отец, чтобы и ты не сворачивал с пути доброго, не отрекался от молитв блаженного и не уклонился бы от его благословения. Чтобы не творил ты никаких злых дел и не возлюбил бы проклятие. А пуще всего не воздавал бы око за око, потому что и сам ты рожден вместо старшего брата, чью гибель твой отец простил его убийце.
Георгий отступил на шаг, другой, переменившись в лице.
– Я хотел сотворить зло – сжечь города Олега, – пробормотал он, растерянно глядя на Нестора. – Хотел сделать это против воли Мстислава, втайне. Чуть было не проклял сам себя!.. Отец остановил мою руку.
– Кому как не отцу знать свое чадо, – тихо молвил Нестор. – Прости, боярин.
Поклонившись, он неторопливо двинулся в обратный путь.
Георгий Симонич набрал полную горсть снега и положил на голову, под шапку. На лицо и за шиворот потекли тонкие ледяные струйки.
– Так это от моего отца князь Владимир научился прощать убийцу сына?.. – неслышно проговорил он вслед монаху.
…Бояре, отправясь искать Олега Святославича, проплутали в лесу у Мжары до потемок. Князя вернули в стан ободранного и расцарапанного хлесткими ветками, потерявшего шапку, захолодевшего. В шатре его умыли, отпоили горячим питьем и медом, растерли руки-ноги жиром.
– Что велишь ответить епископу, князь? – спросили княжи мужи. – А то он сидит сиднем, не колышется. Если б не в шатре сидел, думали б, что примерз.
Олег, завернутый в медвежью полсть возле печки-каменки, повел расслабленным взором.
– Все ли здесь?
– Все, князь, – ответил Иванко Чудинович. – Ярослав, брат твой, Колыван, Микула, Богдан, Судимир, – назвал он стоявших кругом бояр. – Все ждем твоего слова.
– Волхва позовите, – простуженно хрипнул князь. – Беловолода.
– Этой парше тут делать нечего, князь, – свел брови Иван Чудинович.
– Ты сам обещал повесить колдуна на дереве, брат, – напомнил Ярослав.
– Пригодится еще. Позовите, я сказал!
Через откинутый полог в шатер дохнуло морозом, князь поджал ноги. Двух отроков из сторожи послали разыскивать волхва.
– Подай грамоту, Янко, – сказал Олег.
Жадно схватив пергамен, он снова пробежал глазами по строкам. Затем помахал письмом перед дружинниками. Заговорил сипло и ожесточенно:
– Братец ожидает от меня покаяния и смирения. И ведь как пишет, стервец! Поп на проповеди так душу не вынет из груди, как он. Другой Златоуст наш Володьша. Пишет, что я, как царь Давид, должен был посыпать голову пеплом, когда увидел Изяслава бездыханным. – Олег смял в кулаке грамоту, процедил: – Будто я тварь бездушная и сам не скорбел о глупой смерти крестника, а радовался… Говорит далее, что я должен был послать ему повинную грамоту. Тогда, мол, получу добром свою волость. Божится, что не хотел гнать меня из Чернигова и кается в том. Другого своего щенка в Суздаль прислал – на, дескать, убивай, коли рука подымется, жри агнца! Душа ему своя дороже всего на свете, – колюче усмехнулся князь. – На Страшный суд боится попасть, не примирившись со мной.
В шатер неслышно, мягкой повадкой, проник Беловолод, застыл диким истуканом с тлеющим огнем в очах.
– За чем же дело стало, князь? – подал голос Иван Чудинович. – Владимир не хочет тебе мстить, миром дает то, что желаешь взять силой.
– Да за тем, что не нужно мне его прощение! – Олег швырнул грамоту в боярина. – Будто бы мне моя душа не дорога! Перед Богом покаюсь, а перед ним не стану – не в чем! Он всего лишь младший князь, а со старшими говорит будто бывалый воин с незрелыми отроками.
– Верно, князь. Пироги сулит и плеточку показывает, – поддержал Колыван Власьич. – Неужто он степняков прислал миротворцами?
– Половцами меня принудить хочет, – глотая мед, сказал Олег.
– Дело чести, князь, не покориться принужденью.
– Поганых он тебе в вину ставит, князь. Напоминает о твоем прозвище – Гориславич. Если б Мономах был искренен, не стал бы этого делать.
– Не вы ли, княжи мужи, еще вчера готовы были мириться с Мстиславом, – укорил сотоварищей Иван Чудинович, – оттого что ему удалось вновь собрать большое войско? Теперь это войско еще усилилось, а вам захотелось ощутить вкус крови на губах?
– Дело чести, – упрямо повторил боярин Микула Воятич.
– Не спорь, Янко, – раскрасневшись от пития, сказал князь. – Завтра поведу рать на Суздаль. Не хочу, чтоб Володьша хихикал в Смоленске, когда ему донесут, что я снова, придя с войском, увел его ни с чем. Не желаю, чтоб скоморохи творили надо мной посмехи на его пирах! Да от меня дружина сбежит, если не пущу ее в сечь! К Мономаху перебежит или к Мстиславу.