— Да-да, конечно, извините за беспокойство.
— Ничего страшного, все в порядке. Это просто мой приятель, а он, знаете ли, из породы ревнивцев.
Она захихикала, и по ее замечанию и смешку я сразу исключил девушку из числа возможных участников группы Поннефа. Слишком она проста. Я еще раз поблагодарил ее и удалился. Открыв дверь на улицу, я нос к носу столкнулся с молодым человеком в элегантном костюме и темных очках. Он подозрительно зыркнул на меня. Я поздоровался и направился в ближайшую забегаловку.
Ею оказалось то же самое кафе, где мы сидели с Нурией после знакомства в музее Миро. Только с тех пор оно немного пообтрепалось. Я сел за тот же столик под платаном и заказал пиво. Наступил ранний вечер позднего лета, когда город начинает оживать после дневной дремы. С двух сторон небольшого прямоугольного сквера возвышались два дома с узорчатыми балконами. С третьей была разбита площадка для игр, а с четвертой, по ту сторону дороги, тянулась низкая стена, огораживающая строительную площадку, пребывающую в постоянном запустении, где не помню уж сколько времени видавший виды бульдозер тыкал ковшом одну и ту же груду песка. На внешней стороне стены кто-то начеркал большими красными буквами ругательство.
Я сидел погруженный в грустные мысли, когда меня окликнул кто-то, явно нетрезвый. Я обернулся и тут же почувствовал, как в плечо мне вцепилась трясущаяся рука Игбара Зоффа. Рядом с ним красовался тоже изрядно набравшийся, но все же твердо стоящий на ногах Шон Хогг.
— Лукас, старина, — расплылся в улыбке Игбар, явно довольный тем, что нашел кого-то, с кем можно продолжить загул. Шон с болезненной гримасой огляделся вокруг себя, прикидывая сравнительные достоинства столика под платаном и других свободных мест, и лишь затем подтащил к себе стул, плюхнулся на него и осклабился, будто только что узнал меня.
— Лукас, — следом за другом протянул он. — Дьюжище. — Шон украдкой сплюнул под дерево и предложил мне косячок.
— Привет. — Я вдруг почувствовал, что и сам рад встрече, хоть отвлекусь от тяжелых мыслей. Эти пьянчужки компанейские ребята, особенно, если как сегодня, в кармане имеется что потратить. Выяснилось, как раз сегодня утром Игбар продал картину за четверть миллиона песет, и парочка немедленно принялась спускать невесть откуда свалившееся состояние единственно доступным ей способом.
— Этот чувак — коллекционер из Японии. Расплатился наличными, — пояснил Игбар.
С усами головореза откуда-нибудь с Балкан, да еще одетый в джинсы на несколько размеров больше, чем нужно, и кроссовки без шнурков, он выглядел как пугало. На нем было надето столько, что температура тела поддерживалась примерно на уровне температуры в растопленном камине. На дворе август, а он напялил рубашку, пуловер, шерстяной жакет и потертый твидовый пиджак, с которого, где некогда были пришиты пуговицы, свисали какие-то нитки. Отсутствие шнурков, пуговиц и иных закрепляющих приспособлений свидетельствовало об отвращении Игбара ко всему закрытому, словно он страшился связывать предметы или держать их не у всех на виду. Как обычно, ширинка у него была расстегнута — или, как он предпочитал говорить, молния сломалась, — держалась она на одной-единственной маленькой булавке.
Картину, которую он продал, я знал — большой холст с изображением пустого плетеного стула под разноцветным пляжным зонтом. Голубое море, безоблачное сиреневое небо. Через всю картину красной краской начертаны названия любимых баров Игбара, разбросанных по всему свету, от Чернаваки до Сингапура. Тут же отмечено точное местоположение всех этих питейных заведений. Буквы выведены четко, едва ли не каллиграфическим почерком, что выглядело особенно нелепо на фоне пляжной иконографии. Забавно, но из-за пристрастия Игбара к избытку в одежде мне трудно было представить его именно на пляже. Или, скажем, раздетым.
— Где пропадал все лето? — осведомился Игбар. — Мы с Хоггом много раз тебе звонили, но никто не отвечал. Какой-то ты бледный, Лукас. Родные края, веселую старушку Англию навещал?
— Нет, — откликнулся я и запнулся.
События десяти недельной давности казались еще слишком близкими, слишком мучительными, чтобы вот так запросто пересказать их. Но то, что Игбар назвал меня по имени, обеспечивало… некоторое прикрытие.
— Какой-то сумасшедший, возглавляющий средневековую религиозную секту высоко в Пиренеях, запер Лукаса в камеру.
— Старушку-норушку, — вмешался Шон, возвращаясь на грешную землю из мира своей персональной грезы и передразнивая приятеля. — Сила, не каждому дано.
Игбар рыгнул. Я подозвал официанта.
— Что пить будете?
— Нет, нет, — запротестовал Игбар, — сегодня я угощаю. Бутылку кавы, — он повернулся к официанту, — и три бокала. И маслины. Побольше маслин.
Официант отошел и буквально через минуту вернулся с заказом.
— А что там с твоей красавицей спутницей? Ну, с той, что ты приводил к Алистеру? — продолжал допытываться Игбар. — Ее вместе с тобой заперли?
— Нет, в другую камеру поместили. Впрочем, какое-то время мы были вместе, но потом разошлись во взглядах на обстановку.
Я постепенно втягивался в игру.
Шон задумчиво посмотрел на меня, словно прикидывая, всерьез я или дурака валяю. В отличие от большинства из нас любое суждение в его глазах предполагало массу интерпретаций и возможностей. И каждую из них он рассматривал с предельным педантизмом. Страдающий хронической нерешительностью, принимающей, впрочем, и острые формы, Шон воспринимал жизнь как череду почти немыслимых положений, из которых практически нельзя найти выход, но можно отыскать временное убежище, пройдя мучительные стадии погружения в детали и подробности. В качестве отдохновения служит регулярное и беспорядочное приобщение к наркотикам и выпивке.
— Подробнее, пожалуйста, — попросил Шон.
— Не сейчас, — вздохнул я. — Как-нибудь в другой раз. У Лукаса есть ахиллесова пята, ему трудно вспоминать эту сагу.
— Но в Пиренеях-то ты был?
Я кивнул.
— И как же этим деятелям, ну, средневековым сектантам, удалось захватить тебя? — настаивал Шон, упершись локтями в стол и обхватив голову руками. Мои возражения он попросту отмел.
— Ну ладно. Дело было так. Однажды, проведя день на пляже в Ситжесе, где к ним пристала какая-то сумасшедшая, Нурия и Лукас вернулись вечером в ее квартиру — между прочим, она тут совсем рядом, за углом. Глубокой ночью из гардероба выскочили двое, один одноглазый гигант, настоящий циклоп, другой прокаженный, накачали их какой-то гадостью, связали, засунули в белый фургон без окон и отвезли в заброшенную деревушку неподалеку от Маунт Кади. Везли их в гробах.
— Дальше, — потребовал Игбар, растерянно помаргивая своими прозрачно-голубыми глазами. — Пока мало что понятно. Ты сказал — в гробах. Стало быть, гробы ждали вас в фургоне?
— Ну да. Гробы с просверленными отверстиями, чтобы дышать было можно.
— Просеренными? — недоверчиво перебил меня Шон. — А как это могут отверстия быть просеренными?