«Дорогой Джон, прости за то, что пишу тебе. Я просто не могу не писать. Я просто не могу не делать чего-то такого, что действительно связывает меня с тобой, не только мысленно, и это все, что я могу. Спасибо большое за твою милую открытку. Я осмеливаюсь мечтать о том, что через неделю мы увидимся. Но еще так долго ждать! И я подумала, что, возможно, ты будешь рад услышать, что я постоянно думаю о тебе. Это неправильно? Я так счастлива от мысли, что значу для тебя что-то. Ведь значу, правда? Я имею в виду, ты позволяешь мне любить тебя, правда? И это все, чего я хочу. По крайней мере, если это не все, чего я хочу, то все — чего прошу, Джон, и этого достаточно. Я могу быть счастливой, просто думая о тебе, просто видя тебя иногда, когда ты не очень занят. Любовь — такое замечательное занятие, и я начинаю думать, Джон, что преуспеваю в нем! Будь здоров, мой любимый, и не перетруждайся на работе, и если тебя подкрепляет мысль, что Джессика постоянно с любовью думает о тебе, то знай, что это так и есть. Будь уверен в этом.
Твоя, твоя, твоя Джессика
P. S. Интересно, понимаешь ли ты меня, когда я говорю о сознании вины? И понимаешь ли, что мне стало намного легче после получения твоей открытки — когда я узнала, что с тобой все в порядке? Ты — человек, который умеет прощать, и за это тоже я боготворю тебя. (Если все это для тебя китайская грамота, я скоро объясню тебе все)».
«Джон, мой дорогой,
Я чувствую себя несчастной и должна написать тебе, и хотя я знаю, тебе не нравится, когда я говорю, что люблю тебя, это всегда раздражает тебя, я все равно пишу тебе и говорю об этом, потому что я живу в аду, на самом деле. Я знаю, что люди обычно отворачиваются от неприятных вещей, и у меня нет сомнений, что ты как можно реже вспоминаешь о проблеме — Как Быть С Джессикой, но проблема остается, и я настойчиво предлагаю ее твоему вниманию, ведь ты — единственный, кто может помочь мне. Я могла бы сказать, что ты человек, который должен помочь мне, раз уж ты несешь ответственность за то, что разбудил во мне такую чудовищную любовь. Конечно, я никогда не исцелюсь от нее. Но ты должен хоть немного помочь мне жить с этим чувством.
Я предполагаю, что ты знаешь, если направишь свое воображение в мою сторону, все обо мне, о том, как я жду с каждой почтой твоего письма. Это идиотизм, но я жду, я не могу не ждать, это — физическая потребность. Я выбегаю на улицу, едва завидев почтальона. А когда, как правило, ничего нет — для меня это что-то вроде ампутации. Попробуй подумать об этом, Джон, хотя бы две секунды. Иногда я по неделям не получаю от тебя весточки. А потом ты присылаешь открытку с предложением встретиться через десять дней. Это не очень-то хорошо, мой милый. Действительно ли ты так занят, что не сможешь повидаться со мной хотя бы полчаса на следующей неделе? Я веду себя очень хорошо теперь — ты научил меня, и я должна! Может быть, выпьем как-нибудь вечером? Или в любое другое время? Почему ты не позвонишь мне? Я почти все время дома.
Если бы я увиделась с тобой, это принесло бы мне значительное облегчение — именно сейчас, а почему я не знаю. Я не могу не волноваться — не сердишься ли ты на меня, особенно после получения открытки. Если ты считаешь, что я в чем-то виновата, прости меня. Потому что иначе я умру. Джон, пожалуйста, давай увидимся на той неделе.
Джессика».
«Джон, ты, наверно, знаешь, что я переспала с одним человеком на прошлой неделе. Я полагаю, что ты, возможно, знаешь об этом, и либо ты зол на меня, либо презираешь меня совершенно. Я не смогла правильно истолковать твою открытку. Ты написал ее таким странным тоном. Что ты думаешь обо мне? Я не говорю „прости“, поскольку я не чувствую раскаяния. Ты так ясно дал понять, что я не нужна тебе или нужна целиком на твоих условиях. Предполагается, что буду любить тебя, но не доставлять тебе огорчений. Что ж, иногда я их все причиняю. Со мной тоже иногда что-то происходит. Однако я чувствую благодарность за то, что, по крайней мере, ты всегда был полностью правдивым со мной — и теперь я тоже полностью правдива по отношению к тебе. К несчастью для нас обоих, правда состоит в том, что я люблю тебя и только тебя — открыто и навсегда и до безумия. Ты должен смириться с этим. Пожалуйста, приходи завтра. Я позвоню тебе на работу. Д.»
Джессика Берд ходила взад-вперед по комнате некоторое время. Три письма, на сочинение которых она потратила всю предыдущую ночь, лежали на столе. Какое письмо лучше отправить? Какое было искренним? Она была искренней во всех трех. Какое будет наиболее действенным? Она знала в сердце своем, что ни одно из трех не будет действенным. Любое из них раздражит Джона и ожесточит его сердце против нее. Он не придет к ней завтра. Может быть, он придет на полчаса на следующей неделе, а потом отложит свидание, предложенное в открытке. Непохоже было, что он сердится на нее, просто она надоела ему, и что бы она ни сделала — любая претензия на его внимание только еще больше раздражит его. Возможно, самый печальный опыт при кончине любви — то, чего не может представить воображение: признать, что тот, кто прежде любил тебя, теперь относится как к чему-то надоевшему, раздражающему и неважному. Открытая ненависть гораздо предпочтительней. Конечно, она была очень несправедлива к Джону. Джон был совестливым человеком, без сомнения, заботящимся о ее благополучии, и поэтому он отложил в открытке их свидание так надолго из чувства долга, заботясь о ней, чтобы она исцелилась. Но таким путем вряд ли этого добьешься. И, увы, лекарства от ее болезни не было.
Для Джессики было даже облегчением почувствовать простую и конкретную ревность. Красивая женщина, вошедшая в его дом, была несомненной реальностью, чем-то новым, поводом для новых мыслей и для обновления любви; радость любви живет даже и в сильном страдании, и что-то исцеляющее и даже радостное таилось в этой обновленной ревнивой любви. Однако период ревнивой любви хотя и не прошел целиком, но претерпел изменения. Джессика среди всех своих занятий постоянно думала о том, почему же все-таки она потерпела неудачу в своих поисках в комнате Джона: ни булавки, ни запаха духов, ни косметики, ни противозачаточных средств — ничего. Если бы даже Джон считал бы ее достаточно дерзкой и изобретательной, способной пробраться в его дом, он и тогда не мог бы придать своей комнате такой невинный вид. Джессика была особенно поражена отсутствием намека на духи. Женщина, выглядящая так, как та, которую она видела, не может не душиться. Удивительно, что все-таки запаха не было. И все же, как ни крути, а женщина была, и Джессика погружалась бы в бесконечные размышления о ней, если бы она не была охвачена ужасным волнением по поводу того, как необыкновенно закончился ее визит в дом Дьюкейна.
Маленький человек, Вилли, рассказал ей то, о чем не рассказывал Джону; но могла ли она верить ему? Разве люди рассказывают другим о таких вещах? Конечно, рассказывают. Это было бы только проявлением человечности, если бы Вилли рассказал ей то, о чем и не помышлял рассказывать. Как отнесется к этому Джон, как он отнесся к этому? Что означала эта открытка? Что ей теперь делать? Нужно ли исповедаться перед ним, а вдруг он не знает, или исповедаться, рискуя, что он уже все знает? Разозлится ли он, или — о, ревнивая мысль, — он хочет от нее отделаться? Может быть, эта отсрочка встречи нужна для того, чтобы окончательно порвать с ней? Он вскармливает свой гнев, унижает ее отдалением от себя, а потом скажет ей, что эта встреча будет последней? Или он обо всем знает и вполне равнодушен к случившемуся? А вдруг он не знает и чувствует благодарность за ее преданную любовь, принял ее и спокойно осознал, что так будет всегда? Джессика стояла перед окном, но не смотрела в него. Если бы даже стекло было непрозрачным, это ничего не меняло. У нее самой перед глазами как будто висела черная вуаль, мешавшая видеть машины, дома, кошек, прохожих. Ее мысли и образы заключили ее мозг в сферу борьбы сил, которые буквально превратили весь мир для нее в невидимый. Единственный выход из постоянных размышлений — это ее фантазия, но она не очень позволяла себе предаваться ей. Джон не знал своего сердца на самом деле. Он был безнадежным пуританином, который не мог завести романа, не терзаясь при этом чувством вины. Он все разрушил потому, что чувствует себя виноватым, если счастлив. Но он постепенно поймет, что жизнь без Джессики — пуста. Он делал сознательные усилия, чтобы превратить их любовь в дружбу, но не мог перестать думать о ней. Однажды он поймет, что не может перестать любить ее, и тогда ему в голову придет мысль о том, что для того, чтобы чувство вины исчезло, нужно жениться. Тогда он напишет ей длинное письмо в своем педантичном официальном стиле, полное подробных объяснений его нового образа мыслей, он спросит ее, готова ли она стать его женой, несмотря на всю боль, которую он ей причинил.