— Боже! Точно как в прошлый раз… ну просто как в прошлый раз. Почему ты такой безвольный, почему не можешь поступить по-мужски?
— Убить его, что ли?
— Похоже, тебя это забавляет… конечно, знаю, это не так, ты лишь все испортил. Ты ударил его кулаком или ладонью?
— Не могу вспомнить.
На самом деле он все отлично помнил и раздумывал, что будет часто, бесконечно возвращаться к той сцене, как это происходило с другой, Urszene [27] . Отойдя справить нужду, он наткнулся в темноте на Краймонда. Ему только теперь пришло в голову, что Краймонд, должно быть, следил за ним, шел по пятам и все подстроил. Это была своего рода нечаянная встреча, чтобы спровоцировать его на какое-то действие: пожать протянутую руку, спонтанно поцеловать или ударить. Дункан двинул правой, решив, как помнится, не сжимать ее в кулак. Он собирался дать Краймонду пощечину, но, очевидно, опять передумал и ткнул его в плечо, и довольно сильно, потому что Краймонд пошатнулся и отступил назад. Потом Краймонд схватил его и, вцепившись в одежду, развернул к воде. Дункан потерял равновесие и упал. Да, так и было, он вспомнил. Интересно, вот если бы все было иначе и он бы столкнул Краймонда в реку, Джин сейчас так же собиралась бы уйти?
— Значит, только и можешь сказать, что должна уйти?
— Ты ж повиснешь на телефоне, станешь звонить им.
— Столько презрения вдобавок к грубости.
— Конечно, они и мои друзья, как твои. Я все ставлю на карту.
— Мне такое сравнение не нравится. Намекать, что ты просто жаждешь острых ощущений, более чем несправедливо. Предлагаю тебе переодеться, выпить кофе и успокоиться.
— Я возьму чемодан, — сказала Джин, — а за остальным вернусь как-нибудь, когда будешь на службе. Отправляйся-ка спать, тебя уже шатает. Когда проснешься, меня уже не будет, так что сможешь ругать меня сколько душе угодно.
— Я никогда тебя не ругаю. Просто считаю тебя подлой предательницей.
— Не знаю, что и сказать. И не знаю, что меня ждет, даже буду ли я жива.
— Что, черт возьми, ты имеешь в виду?
— Быть рядом с Краймондом — это все равно что быть рядом со смертью. Я не подразумеваю ничего конкретного… просто это опасно. Он не боится смерти, он из породы камикадзе, в войну он получил крест Виктории [28] .
— Он имеет оружие и живет мерзкими фантазиями, только и всего.
— И что? Ты тоже имел оружие, когда был членом того клуба, воображал себя снайпером. В Оксфорде ты и Краймонд вечно возились с оружием. Нет, но если он когда-нибудь закончит работу, то может отчаяться.
— И убить себя или тебя? Ты как-то обмолвилась, что он предложил заключить договор о совместном самоубийстве.
— Не совсем так, просто он любит рисковать. Он храбр, не уходит от опасности, говорит правду, он самый правдивый человек из всех, кого я знала.
— Ты имеешь в виду, брутален. Нельзя быть правдивым, не имея других достоинств.
— У него есть другие достоинства! Он увлеченный человек, идеалист, заботится о бедноте и…
— Просто ищет популярности у молодых! Знаешь, что я думаю об этой его «заботе»?
— Он сильная личность. Нас с тобой объединяет слабость. С Краймондом меня объединяет сила.
— Все это пустой звук, вульгарная риторика. Джин, когда мы поженились, ты сказала, мы будем счастливы.
— Счастье. Это одна из наших слабостей.
— С ним ты его точно не найдешь. Но не рассчитывай, что на сей раз это будет союз на смерть или славу. Ты выбираешь тоскливое и унылое рабство у ничтожного дешевого маленького тирана.
— Ах… если б я только могла объяснить тебе, насколько мало ценю свою жизнь…
— Пустые слова, которые ничего не значат, кроме того, что ты хочешь опорочить наш брак.
— Не знаю, — сказала Джин. Она прислонилась спиной к закрытой двери и сбросила пыльные туфли, в которых танцевала всю ночь. — Ты не прав. Ты упомянул о счастье… я лишь пытаюсь сказать, как мало оно для меня значит…
Дункан сел поудобнее в кресле. Сказал себе: он старается заставить ее спорить, задержать ее хотя бы ненадолго, словно просит у палача пару лишних минут. Значит, он уже отчаялся? Да. Как будто этого и ожидал. Но счастье-то, счастье, которое теперь для нее ничего не стоит!
— Послушай, — сказал он, — мне кажется, эта твоя любовь к Краймонду — вещь несерьезная, чуть ли не какая-то глупость, никак с реальной жизнью не связанная. Вы как двое сумасшедших, которые рвутся быть вместе, но не способны понять один другого…
— Сумасшедшие, да, но мы друг друга понимаем.
Глаза Джин снова расширились, и она тяжело вздохнула, дотронувшись до груди и качая головой.
— Дорогая моя… когда ты в прошлый раз все же передумала, на то были веские причины.
— Не помню каких-то причин, кроме одной — любви к тебе, и я все еще люблю тебя… но… а, не стану повторяться…
— Если б только у нас были дети, ты бы держалась реальности, а так мне никогда не удавалось убедить тебя, что все это реально. Ты была своего рода гостьей.
— Перестань повторять насчет детей.
— Я уж много лет не повторяю.
— Хорошо, мы никогда не играли в эту игру — мужа и жену, которую ты называешь реальностью. Что абсолютно не мешало нам любить друг друга…
— «Абсолютно»?
— Извини, все, что я сейчас говорю, должно быть, кажется грубым и глупым, это признак того, как кардинально изменилось положение, что я даже не могу говорить с тобой нормально. Но ты понимаешь…
— Ты ждешь, чтобы я и прекрасно понимал тебя, и любил настолько, чтобы не возражать против твоего ухода к другому, причем второй раз!
— Прости, дорогой, мне очень жаль. Знаю, такая рана не лечится. Но это неизбежно. И… тебе это не принесет ничего хорошего… у меня тоже по-настоящему нет будущего… в этом смысле ни о каком будущем тут вообще речи не идет.
— Ты оставляешь мне будущее — одинокое и изуродованное. Но и тебя саму ждет отвратительное рабское будущее, ежедневное, ежеминутное… не говоря уж об остальном, твоя глупость меня просто поражает, — Дункан с заметным трудом выбрался из кресла. — Стоит мне подумать о твоем увлечении, представить тебя с Краймондом, и меня охватывают ненависть, ужас и омерзение.
— Прости. Да, это кошмар. Резня, бойня. Прости. — Она открыла дверь. — Слушай… не пей… больше не пей сейчас, перетерпи.
Дункан ничего не сказал, отвернулся и отошел к окну. Джин секунду смотрела на него, на его широкую спину, сгорбленные плечи, болтающуюся рубаху. Потом вышла и закрыла за собой дверь. Бросилась в свою спальню и отчаянно принялась наспех запихивать вещи в небольшой чемодан. Сбросила кимоно и надела юбку. Тщательно, без изысков, подкрасилась. Когда она разговаривала с Дунканом, лицо ее было непреклонным и спокойным, таким, каким должно. Лицо, отражавшееся сейчас в зеркале, было безумным, растерянным, судорожно подергивалось. Все время, пока она собирала чемодан, одевалась, подкрашивалась, ее била дрожь, подбородок неудержимо трясся, из горла вырывалось тихое рычание. Она надела пальто, нашла сумочку, секунду постояла, успокаивая дыхание. И вышла из квартиры.