Ученик философа | Страница: 44

  • Georgia
  • Verdana
  • Tahoma
  • Symbol
  • Arial
16
px

— Ну ладно, я надеюсь, вы не возражаете — у меня к вам куча вопросов, то есть по философии, не личных, конечно, и не сегодня, сегодня я зашел только поздороваться, вроде как посмотреть на вас, о времени мы можем потом договориться, вы, наверно, обрадуетесь, что у вас будет с кем поговорить о философии, я ведь занимался философией, знаете ли, не бросал. Я вам расскажу, что прочитал, не сейчас, я не хочу вас сейчас беспокоить. Наверно, куча народу приходит вас повидать, побеспокоить, и из «Эннистон газетт» наверняка уже приходили.

— Нет, не приходили.

— Может, они вас боятся, я замечал, что люди вас боятся, я и сам боялся поначалу, да-да. Может, вы, как говорят, помягчели! Послушайте, а вы не пишете мемуаров?

— Нет.

— Вам надо писать мемуары, ведь у вас же была потрясающая жизнь. Интересно, что вы теперь думаете о своей философии, во что она вылилась? Как вы ее определите?

— Во что она — что? — спросил Джон Роберт.

— Простите, это глупое словечко, я хотел спросить — как вы оцениваете свой вклад, в какую область, по-вашему, вы его внесли? Я раньше думал, что мое призвание — толковать миру вашу философию. Очень глупо с моей стороны, надо полагать. Но мне этого по-прежнему хочется! Нам надо о многом поговорить. Вы когда-то сказали, что в философии, если ты не движешься со скоростью улитки, значит, ты вообще не движешься!

— Боюсь, что у меня не будет времени, — сказал Джон Роберт.

— Мы можем говорить понемножку раз в неделю, для меня это было бы бесценно, в Эннистоне, насколько я знаю, нет других философов.

— У меня не будет времени, — повторил Джон Роберт. Он посмотрел на часы, — Я жду визита, надеюсь, вы не возражаете…

— Когда к вам придут?

— В одиннадцать, — ответил Джон Роберт, неспособный ни на мелкие светские уловки, ни на откровенную ложь.

— Тогда у нас еще есть немного времени, может, я говорю глупости, это от смущения, я робею, стесняюсь…

— Если вы хотели мне сказать что-то определенное… — начал Розанов.

— Вы ведь знаете, что я потерял работу?

— Нет.

— Но у меня есть пенсия, так что все в порядке. Вы никогда не догадаетесь, отчего я лишился работы.

— Нет, не догадаюсь.

— Я побил все римское стекло в музее.

— Все римское стекло? — Кажется, Розанов слегка заинтересовался.

— Да, специально, покидал на пол, и оно побилось на куски, все побилось.

— А его потом склеили? — спросил мудрец.

— Понятия не имею. Они его очень старательно подбирали. Одна девушка плакала. Я ушел.

Воцарилось молчание.

— Хотите знать, зачем я…

— Как ваша жена? — резко спросил Джон Роберт.

Джордж, который успел покраснеть и выдать, как он теперь понял, совершенно идиотскую гримасу, изобразил бесстрастие. Он вышел из-за кресла, за которым стоял.

— Я пытался ее убить, — сказал он.

Философ поднял брови.

— Я загнал нашу машину в канал, нарочно, разумеется, как и со стеклом было, я выскочил, а Стелла ушла под воду с машиной. Только ей как-то удалось вылезти. Жалко. Может, в следующий раз больше повезет.

— Вы не слишком изменились, — сказал Джон Роберт.

Джордж был рад это слышать. Он слегка расслабился и сказал:

— Не знаю, действительно ли я пытался ее убить. Я сам задавался этим вопросом. И об этом я тоже хотел бы с вами поговорить, это похоже на вещи, которые мы раньше обсуждали. В конце концов, что такое сознание, что оно такое, существует ли оно?

— Что, кроме него, вообще существует? — мрачно спросил Джон Роберт.

— Каковы мотивы, несет ли человек ответственность? Вы когда-то сказали, что у всех людей низкие мотивы. Но некоторые мыслители говорят, что преступление — вид милосердия. Иногда я чувствую, что преступление — это долг. Разве это не трансцендентное доказательство? Если преступление — долг, то в словах «Зло, моим ты благом стань» [57] есть смысл. А вы когда-то сказали, что нет.

— Я сказал?

— Вы говорили, что эта фраза бессмысленна. А я считаю, что нет. Интересно, почему вы запретили мне заниматься философией? Ну так вот, у вас ничего не вышло. Я сам занимался. Мне хочется вам рассказать, о чем я думаю. Меня очень интересует то, что вы говорили про время. Иногда мне кажется, что я теряю настоящее, словно теряешь центр поля зрения, ощущение индивидуальности пропадает, я не чувствую своего настоящего существа…

— Вам надо к доктору.

— Я же выдвигаю философскую теорию! Почему вы не велели мне заниматься философией?

— Я решил, что вы для этого не годитесь, — сказал Джон Роберт и снова поглядел на часы, — Vous pensiez trop pour votre intelligence, с'est tout [58] .

— Господи, неужели после стольких лет вы даже tutoie [59] со мной не можете? Вы сказали, что я «вечно берусь за непосильные для себя задачи». Так ведь? Именно этого вы мне и не дали сделать. Я так или иначе был трусом. Но может быть, сейчас, с вашей помощью…

— Не думаю…

— Вы мне жизнь поломали, знаете ли. Знаете? Если бы вы не отвадили меня от философии именно в тот решающий момент, я бы мог чего-то добиться в жизни. Я так никогда и не оправился от ваших завышенных ожиданий. Так что вы мне кое-что должны!

— Я вам ничего не должен, — сказал Джон Роберт, но не зло, даже как-то безжизненно.

— Кант заботился о своих учениках. А Шлик — нет. Кант опекал своих учеников даже много лет спустя…

— Вы ничего не знаете о Шлике.

— Вы уничтожили мою веру в добро и зло, сыграли Мефистофеля, когда я был Фаустом.

— Вы себе льстите.

— Думаете, у меня не было Фаустовых искушений? Вы у меня украли меня самого. Вы когда-то говорили: если философия не подобна скачкам на Большой национальный приз, то она вообще ничто. Может быть, я сломал шею. Если да, то, ради бога, пристрелите меня.

— У вас, кажется, голова забита всем, что я когда-либо говорил. Успокойтесь.

— Я про вас много читал, я читал статью, там говорилось, во что вы верите: Платонова Форма Добра — это большой мраморный шар, хранящийся где-то на верху колонны. Вы это читали?

— Нет.

— Та статья была не очень-то почтительная. Стало быть, вы бросили философию?

— Нет.

— А вроде бы сказали, что бросили.