Иоанн и Маша стояли на коленях на полу верхнего яруса дворца. Крыши над верхними покоями в Опричном дворце не построили. Безоблачное небо перечёркивали голые стропила.
— Но до этого, сестрёнка, страх будет и трепет, вопли и стенания! — гремел Иоанн. — «…И луна сделалась как кровь; и звезды небесные пали на землю; и небо скрылось, свившись как свиток!..»
— Ну что ещё тут говорить, владыка? — вопрошал Алексей Басманов. — Ты сам слышал. Все сознались. Били мы кого из них, пытали? Нет. Ты сам видел.
Засунув руки за поясок рубахи, Алексей Басманов прохаживался перед троном, на котором, сгорбившись, сидел Филипп. В руке Филипп сжимал царскую печать.
— А показывали они одинаково: Жигимонт, Новгород, государя отравить… Суди давай.
— Не могу… — тяжело сказал Филипп.
— Ведь не шутки тут, владыка, — задушевным тоном Иоанна укорял Алексей. — Заговор. Понятно, не ждал ты измены. А кто же её ждёт? На то и измена, что свои предают. Суди!
Филипп замотал головой.
— Не могу! — простонал он. — Всё как правда, а нету во мне веры!
— Ну, на тебя не угодить! — раздосадовался Басманов.
— Вину их признаю, — проскрипел Филипп, вставая с трона, — а судить не стану!
С громким стуком Филипп швырнул медную печать на сиденье трона и пошёл к дверям прочь из Тронной палаты.
Измученная впечатлениями Маша уснула на лавке в библиотеке Иоанна. Государь бережно накрыл Машу своим халатом, вынул у неё из рук икону и поставил в головах.
Поздно ночью в библиотеку вошёл Филипп.
Иоанн сидел в кресле возле открытого окошка. В окошке сияла луна. Иоанн держал на коленях книгу. То ли он читал при лунном свете, а то ли и без всякого света помнил книгу наизусть.
Филипп уже не находил слов для государя. Всё было сказано — и всё вывернулось наизнанку. Слова расплылись, как рыбы. Филипп ничего не смог опровергнуть. Но он верил, что воеводы неповинны. И эта вера была сильнее всех доказательств их вины.
Иоанн глядел на Филиппа мёртвыми, серебряными глазами.
— Чего домой не идёшь, Филипушка? — шёпотом спросил Иоанн.
— Не могу, — бессильно покачал головой Филипп. — Помилуй воевод.
— Ты же сам их вину признал, — робко и виновато напомнил Иоанн.
— Не верю суду своему, — твёрдо ответил Филипп.
Иоанн печально улыбнулся и осторожно переложил книгу на ближнюю полку. Потом встал и приблизился к Филиппу, потянулся к уху митрополита.
— Ты осудил, я осудил, это уже не важно! — едва слышно выдохнул он, словно открывал страшную тайну. — Все виноваты, Филипушка!
Филипп только открыл рот возразить, как вдруг Иоанн прижал палец к губам и зашипел:
— Тсс!
Филипп непонимающе глядел на государя.
— «Из дыма вышла саранча на землю…» — зашептал Иоанн.
Он смотрел на Филиппа круглыми, блестящими глазами. Филипп чуть отпрянул от государя, будто от сумасшедшего, но Иоанн мягко и требовательно взял Филиппа за руку. Иоанн рассказывал картину Откровения так, словно видел сам наяву.
— «По виду своему саранча была подобна коням, приготовленным на войну; и лица же её — как лица человеческие; и волосы у ней — как волосы у женщин…»
Иоанн мягко потянул Филиппа к окошку, и Филипп не осмелился воспротивиться. Его душу всколыхнул чистый, детский ужас.
— «На ней были брони, как бы железные… — на ходу шептал Иоанн. — У ней были хвосты, как у скорпионов…»
Иоанн передвигался на цыпочках. Спрятавшись за простенок, он пальцем указал Филиппу в окошко.
Филипп выглянул.
Во дворе Опричного дворца, шурша, как берестяная, ворочалась огромная Саранча. Её змеиный хвост с хрустом царапал по кирпичной стене загнутым жалом. Под луной на Саранче тускло сиял воинский доспех. Ветерок шевелил длинные вьющиеся чёрные волосы.
— «Власть же её была — вредить людям пять месяцев»! — завершил Иоанн.
По крышам крылечек и по гульбищам Саранча полезла на верхний ярус Опричного дворца. Мимо лица Филиппа пронеслась волосатая лапа с когтями. Саранча вдруг остановилась на полпути, изогнулась сверху вниз и посмотрела на митрополита.
У Саранчи было нежное, прекрасное, ужасное лицо царицы Марии Темрюковны.
Филипп окаменел.
Саранча внезапным хлопком растопырила во все стороны жёсткие надкрылья и длинные, узкие, прозрачные крылья с тёмными прожилками. Затрещав крыльями, Саранча, как демон, взлетела в звёздное небо.
Глубокой полночью Генрих Штаден услышал в подвале Опричного дворца какие-то глухие завывания. Не выдержав зуда любопытства, Штаден решил всё-таки выяснить, в чём там дело.
Стражник на входе спал. Штаден спустился по каменной лесенке и приоткрыл дверь подвала.
В большой подвальной палате, освещённой свечами, на коленях стояло множество опричников в монашеских рясах. Они истово молились на странный иконостас — беспорядочную пестроту икон, повешенных прямо на стену.
Штаден услышал голос Иоанна:
— Молю ти ся, грозный посланниче вышняго царя, воевода…
Прищурившись, Штаден разобрался: посерёдке стены темнела икона Спаса, а остальные образа окружали её кольцами — сонмами.
— Весело возриши на мя, окаяннаго, да не ужаснуся твоего зрака и весело с тобою путешествую… — надрывно гудел Иоанн.
В одеянии игумена царь стоял прямо под Спасом, впереди всех.
— Плачася и вопию, воевода небесного царя! — нестройно отозвались опричники.
Штаден на корточках уткой подобрался к последнему ряду.
— Грозно восхождение твоё, да не вскоре растлите мене грешнаго, но весело и тихо наной мене смертною чашею…
Опричники вразнобой кланялись, все как заколдованные. Крайним был Федька Басманов. Штаден тихонько подёргал его за рукав. Федька очумело обернулся.
— Чёрная месса государя вашего есть? — лукаво спросил Штаден.
— Молчи, Гришка! — перепугался Федька. — Это Канон Ангелу Грозному воеводе!
— Великий, мудрый хитрец! — вдруг отчаянно закричал Иоанн. — Никто же не может твоея хитрости разумети, дабы скрылся от твоея нещадности!
— Государь сам этот Канон сложил, — оглядываясь то на Штадена, то на иконостас, прошептал Федька. — Убирайся отсюда — растерзают!
— Святый ангеле, умилися о мне окаяннем! — грянул Иоанн.
— Мудрый ангеле просвети ми мрачную мою душу! — залаяли опричники. — Своим светлым пришествием!..
Штаден трижды переплюнул через плечо и задом пополз обратно к двери, пока его никто не заметил.