Об остальных событиях в мире Мона судила исключительно по газетным публикациям и фотоснимкам. На многих были запечатлены ее друзья и светские знакомые. Вот они позируют группой в стиле ранней Викторианской эпохи на каком-то балу, а вот искусно кутаются в меха, предусмотрительно показывая миру свои замерзшие носы, чтобы он не забыл об их существовании. А вот целая серия снимков с зимних швейцарских курортов. Веселые, смеющиеся лица, стайки лыжников, бобслеисты со своими бобами под мышками, забавный кадр, заставший врасплох светского фигуриста в момент падения на лед.
Моне показалось, что на одном из снимков, запечатлевших бал-маскарад в отеле, она разглядела в толпе танцующих лицо Питера. А еще на одном снимке уже наверняка он сидит вторым в бобе, готовящемся к спуску. Через пару дней, получив очередную охапку корреспонденции, Мона поняла, что точно не обозналась. Обложку одного из иллюстрированных журналов украшала фотография герцога Гленака в обществе «светской приятельницы». Питер со счастливой улыбкой, щурясь от яркого солнца, тащил свои лыжи, а также лыжи этой самой «светской приятельницы». Ни меховая шапочка с низким козырьком, ни высокий ворот куртки, в который дама кутала подбородок, не обманули Мону. Это была та самая особа, в обществе которой она видела Питера в театре.
В порыве ревности она с упоением разорвала журнал и бросила его в огонь, сладострастно проследив, как языки пламени корежат их самодовольно улыбающиеся физиономии. Будто огонь мог уничтожить узы приятельских отношений, связывающие Питера с этой раскрашенной куклой. Хорошо еще, если это только приятельские отношения. Но вот бумага превратилась в пепел, в последний момент выхватив фрагмент улыбающегося лица Питера.
– Ах, Питер, Питер! – со стоном вырвалось у Моны, но лишь ветер насмешливо просвистел ей в ответ из дымохода.
Следующие несколько ночей она промучилась без сна. Стоило ей закрыть глаза, как услужливое воображение тут же подсовывало ей очередную картинку: улыбающийся Питер, а рядом эта! Стройное тело, обтянутое спортивным костюмом, золотистые кудри, сверкающие голубые глазки, полные обожания, с которым она взирает на Питера. Мона представила, как они вместе скользят на катке, или спускаются по горной лыжне, или, тесно обхватив друг друга, почти щека к щеке, стремительно срываются вниз на трассе бобслея. А вот они вместе любуются лунной ночью в горах. Конечно, это фантастически красивое зрелище! Горные вершины, покрытые шапками снега, затерянный мир, исполненный особого величавого безмолвия, когда в вышине загораются первые звезды. Они переливаются на фоне ясного неба, словно замерзшие слезинки.
Ах, какая же она дура! Как непростительно опрометчиво повела она себя в отношениях с Алеком. И вот судьба наказала ее за все! Где теперь ее хваленая гордость? Да она готова ползти к Питеру на коленях, босая и в лохмотьях, чтобы припасть к его ногам и вымаливать прощение. Ведь он так любил ее. Когда-то! Вполне возможно, сейчас он начисто забыл о том времени. А она! Как она могла променять радости супружеской жизни с ним, обещавшие столько волнующих и прекрасных открытий в будущем, на какие-то сомнительные приключения с человеком, поманившим ее только одним взглядом? Какие такие радости, какие такие открытия сулило будущее с ним?
Да, она сама виновата! Только она! Мона металась на подушках, вспоминая свое недолгое супружество. Разве она не отталкивала мужа от себя, не обижала его своей холодностью? Его ласки утомляли ее, супружеский долг казался обременительным и скучным. Теперь она, разумеется, готова кусать себе локти. Но, как известно, нет более тяжелой пытки, чем осознание упущенных возможностей и утраченного счастья. Все прошло, былого не воротишь!
Но постепенно притупилась и эта боль, и после нескольких бессонных ночей Мону охватило странное равнодушие ко всему. Когда в замок пришла телеграмма, извещавшая о прибытии Питера в Тейлси-Корт, она была уже слишком измучена, чтобы хоть как-то отреагировать на новость, которую доставил ей клочок розоватой бумаги. Одно она поняла сразу же и совершенно определенно. В данный момент она не готова к встрече с Питером. Более того, она снова почувствовала укол ревности. Пусть, по крайней мере, хотя бы забудет вкус поцелуев и пылкость объятий своей белокурой красавицы, подумала она с некоторой мстительностью. Вряд ли в тот момент она отдавала себе отчет, что ею движет не только ревность. На самом деле она просто панически боялась встретиться с Питером лицом к лицу. Только и всего. А еще Мона боялась, что не сумеет совладать со своими новыми чувствами по отношению к мужу, и ее любовь неудержимо выплеснется наружу. А нужна ли она ему теперь? Вот в чем вопрос! Все эти мысли вихрем пронеслись в ее голове, кровь отхлынула от лица, и она тупо уставилась на телеграмму, совершенно забыв о том, что дворецкий продолжает ждать ее ответа. Решение пришло внезапно.
– Его светлость прибывает поздно вечером, не так ли? Пожалуйста, проследите за тем, чтобы Западное крыло было готово к его приезду. И прошу вас, ни в коем случае ни слова его светлости о том, что я здесь. Предупредите и остальных слуг. Это мой категорический приказ! Завтра утром я уезжаю в Лондон.
– Слушаюсь, ваша светлость! – Дворецкий почтительно поклонился и с самым невозмутимым видом покинул комнату.
Итак, Питер возвращается домой. Очень скоро он будет рядом с ней. На расстоянии каких-то нескольких ярдов. Что из того? Она не может, нет, она не должна видеться с ним. Вот если бы узнать, как он относится к ней сейчас. Увы! Она может судить лишь о собственных чувствах, а она испытывала просто неуемное желание, страстное, всепоглощающее, такое сильное, что оно даже пугало ее своей необузданностью.
Поскольку точное время прибытия Питера не было известно, Мона постаралась как можно раньше удалиться к себе и улеглась в кровать. Она и не собиралась спать, но, как это часто бывает, усталость взяла свое. Несколько бессонных ночей сделали свое дело, и она уснула сном младенца, едва коснувшись щекой подушки. Она спала крепко, без сновидений, но внезапно проснулась от какого-то внутреннего предчувствия. Сейчас что-то произойдет, подумала она, вперив испуганный взор в темноту и прислушиваясь к глухим ударам собственного сердца. Кто-то медленно шел по коридору прямиком к ее спальне.
Это, наверное, слуга, проверяет, не забыли ли где в доме выключить свет, постаралась успокоить она себя и улыбнулась своим детским страхам, но сердце забилось еще сильнее. Вот кто-то осторожно взялся за ручку двери и медленно приоткрыл ее. Мона в страхе забилась в самый дальний угол кровати, стараясь ничем не выдать своего присутствия. Тяжелые шторы, почти не пропускавшие свет снаружи, делали из ночного гостя невидимку. А Мона между тем лихорадочно пыталась сообразить, кто бы это мог быть: самые нелепые мысли, одна страшнее другой, проносились в ее голове. Мужчина – фигура говорила об этом совершенно точно – пересек комнату и подошел к окну. Он шел тихо, но не делая ни малейшего усилия, чтобы скрыть свое присутствие в комнате. Вот он отдернул одну из штор, и Мона почувствовала, как у нее екнуло сердце. У окна стоял Питер и задумчиво смотрел на луну. Сколько он простоял так, погруженный в свои мысли, Мона не смогла бы сказать определенно. Яркий лунный свет лился в комнату, и причудливые тени скользили по стенам и потолку. Питер стоял к ней спиной, и она не видела выражения его лица.