— Неважно. Я еду домой.
— И я с вами, — сказал Фрэнсис.
— Лучше поедем к нам, — предложила Рейчел. — Я накормлю вас обедом.
— Прекрасная мысль. Поезжайте с Рейчел. А мне пора в библиотеку продолжать работу над романом. И так столько времени растрачено на эту маленькую драму. А все из-за моего несносного любопытства. Так вы не сердитесь на меня, Брэдли?
Мы с Рейчел сели в такси. Фрэнсис бежал рядом, пытаясь что-то сказать, но я поднял стекло.
Теперь наконец наступила тишина. Мне улыбалось крупное спокойное женское лицо — добрая полная луна, а не черноликая, с ножом в зубах, источающая тьму.
Синяк под глазом сошел, а может быть, она запудрила его. Или его вообще не было — просто падала тень.
После вчерашнего первое, что я смог проглотить, были три таблетки аспирина, за которыми последовал стакан сливок, затем — ломтик молочного шоколада, затем — кусок картофельной запеканки с мясом, затем — немного рахат-лукума, затем — стакан кофе с молоком. Я почувствовал себя физически лучше, голова заработала яснее.
Мы сидели на веранде. Сад у Баффинов был невелик, но сейчас, в пышном июньском цвету, он казался бесконечным. Купы фруктовых деревьев и каких-то перистых кустов среди высокой красноватой травы заслоняли соседние дома, заслоняли даже свежепросмоленный штакетный забор. Только вьющиеся розы меж стволов создавали впечатление замкнутости. Сад изгибался, он был как большая зеленая раковина, источающая запахи листьев и земли. Внизу, у самого крыльца, была площадка, вымощенная камнем, из щелей смотрели розовые цветы чабреца, а дальше шла подстриженная лужайка, и по ней были рассыпаны белые ромашки. И мне припомнился солнечный летний день моего детства. В тот день на бескрайней поляне сквозь рыжие метелки трав ребенок, которым был тогда я, увидел молодую лису, охотившуюся на мышей. Лиса была изящна, вся новенькая с иголочки, прямо из рук творца, ослепительно рыжая, в черных чулках, с белой кисточкой на хвосте. Она услышала и обернулась. Я видел ее живую маску, влажные янтарные глаза. Потом она исчезла. Исчез образ совершенной красоты и мистического смысла. Ребенок заплакал и почувствовал, что в нем пробудился художник.
— Так, значит, Роджер на седьмом небе от счастья, — сказала Рейчел. Я ей все рассказал.
— Но Присцилле нельзя этого говорить, верно?
— Пока нельзя.
— Роджер и эта девица. Противно!
— Знаю. Но вся сложность в Присцилле.
— Что мне делать, Рейчел, что мне делать?
Рейчел, босая, в платье без пояса, не отвечала. Она легонько поглаживала пальцами скулу в том месте, где мне привиделся синяк. Мы оба сидели, откинувшись, в шезлонгах и отдыхали. Но отдыхающая Рейчел была в то же время оживлена, на ее лице появилось знакомое мне выражение, Арнольд называл его «экзальтированным», — румянец каких-то предчувствий тронул обычно бледные, с веснушками щеки и зажег огонь в спокойных светло-карих глазах. Она сидела откинувшись, живая и красивая. Мелко завитые золотистые волосы были расчесаны во все стороны и неаккуратно торчали вокруг головы.
— Как заводные, — сказал я.
— Кто? Кто как заводные?
— Дрозды.
Несколько дроздов, дергаясь, точно игрушечные, расхаживали в подстриженной траве.
— Совсем как мы.
— О чем вы, Брэдли?
— Заводные. Как мы.
— Возьмите еще шоколаду.
— Фрэнсис любит молочный шоколад.
— Мне жалко Фрэнсиса, но я понимаю Кристиан.
— От таких приятельских разговоров про Кристиан мне становится тошно.
— А вы не обращайте внимания. Все это одни ваши мысли.
— Вся моя жизнь — одни мысли. Лучше бы она умерла. У себя в Америке. Я уверен, что она убила своего мужа.
— Брэдли. Я хотела вам сказать, все это неправда, — то, что я тогда говорила об Арнольде.
— Да, я знаю.
— В браке люди иногда говорят разные вещи просто так, нуда, механически, но они идут не от сердца.
— Не от чего?
— Брэдли, ну не будьте таким…
— У меня на сердце так тяжело, словно большой камень в груди. Иногда вдруг чувствуешь над собою гнетущую власть рока.
— Ну, пожалуйста, приободритесь, прошу вас.
— А вы не сердитесь на меня за то, что я был свидетелем… ну, вот как вы и Арнольд тогда?..
— Нет. Наоборот, вы только стали как-то ближе.
— Зачем, зачем она познакомилась с Арнольдом?
— Вы очень привязаны к Арнольду, правда?
— Правда.
— Вы ведь не просто дорожите его мнением? —Нет.
— Как странно это. Он так резок с вами. Часто говорит обидные вещи. Но вы для него очень много значите, я знаю, очень много.
— Давайте слегка переменим тему, хорошо?
— Вы такой смешной, Брэдли. Неземной какой-то. И робкий, как ребенок.
— Меня потрясло появление этой женщины. Вдруг, не ждал не гадал, и бац — пожалуйста. И она уже запустила когти в Арнольда. И в Присциллу.
— А знаете, она красивая.
— И в вас.
— Нет. Но я отдаю ей должное. Вы о ней не так рассказывали.
— Она сильно изменилась.
— Арнольд считает, что вы все еще любите ее.
— Если он так считает, то, верно, потому, что сам влюбился.
— А вы не влюблены в нее?
— Рейчел, вы хотите довести меня до истерики?
— Господи, ну и ребенок же вы в самом деле.
— Только благодаря ей я познал ненависть.
— А вы не мазохист, Брэдли?
— Не болтайте чепухи.
— Мне иногда казалось, что вы получаете удовольствие от нападок Арнольда.
— Арнольд влюблен в нее?
— По-вашему, куда он пошел, распрощавшись с нами?
— В библио… Неужели обратно к ней?
— Конечно.
— Дьявол! Он же виделся с нею всего два-три раза.
— А вы не верите в любовь с первого взгляда?
— Так вы считаете, что он…
— Тогда в пивной он вел с ней очень долгую сердечную беседу. И потом вчера, когда она…
— Не рассказывайте мне, прошу вас. Так он?..
— Голову он не теряет. Он человек земной, но холодный. А вы не от мира сего и теплый. Он обожает всякую суматоху, как он вам говорил, обожает чужие драмы. Он безумно любопытен, ему все надо знать, всем владеть, он во все должен совать нос, всех и каждого исповедать. Из него и вправду вышел бы неплохой исповедник, он умеет поддержать человека, когда захочет. В два счета выудил у Кристиан всю историю вашего брака.