— Боже мой.
— Это еще тогда, в пивной. А вчера, я думаю, она… Ну хорошо, хорошо, не буду. Я только хотела сказать, что я на вашей стороне. Хотите, привезем Присциллу сюда?
— Поздно. О господи, Рейчел, мне как-то не по себе.
— Ну что за человек! Вот. Возьмите меня за руку. Возьмите. Под запотевшими стеклами веранды стало безумно душно и жарко. Земля и трава запахли как-то по-нездешнему, точно воскурения, и больше не отдавали свежестью и дождем. Рейчел придвинула свой шезлонг вплотную к моему. Вес ее близкого обвисшего тела давил на меня, точно мой собственный. Она подсунула руку мне под локоть и довольно неловко переплела свои пальцы с моими. Так два трупа могли бы приветствовать друг друга в день воскрешения из мертвых. Потом она стала медленно поворачиваться на бок лицом ко мне и положила голову мне на плечо. Я чувствовал запах ее пота и свежий чистый аромат только что вымытых волос.
Человек в шезлонге особенно беззащитен. Я тщетно ломал голову над тем, что должно означать это рукопожатие, как мне следует на него ответить, долго ли надо держать ее за руку. А когда она вдруг вытянула шею и неловко, ничуть не смущаясь, потерлась щекой о мое плечо, я неожиданно для себя испытал довольно приятное чувство полнейшей беспомощности. И одновременно сказал:
— Рейчел, встаньте, прошу вас, войдемте в дом.
Она вскочила на ноги. Я тоже встал, но гораздо медленнее. Обвисшая парусина не давала опоры — как она могла так быстро подняться, было выше моего разумения. Вслед за Рейчел я прошел в затемненную гостиную.
— Одну минутку, Брэдли. — Она уже распахнула дверь в коридор. Ее отрывистый голос и решительный вид недвусмысленно показывали, что у нее на уме. Я понял, что, если я немедленно не заключу ее в объятия, случится нечто «непоправимое». Поэтому, закрыв дверь в коридор, я повернулся и обнял ее. Сделал я это не без удовольствия. Я ощутил ладонями горячую пышность ее плеч и снова — ласкающее, давящее прикосновение ее щеки.
— Сядем, Рейчел.
Мы сели на диван, и в ту же минуту ее губы оказались прижаты к моим.
Я, разумеется, не в первый раз прикасался к Рейчел. Случалось и чмокнуть ее дружески в щеку, и обхватить рукой за плечи, и похлопать по руке, но эти ничего не значащие, общепринятые жесты служат порой лишь своего рода прививкой против сильных чувств. Примечательно, какие грандиозные преграды стоят на пути к близости между людьми и как они рассыпаются от одного легчайшего прикосновения. Достаточно взять другого человека за руку определенным образом, даже просто определенным образом заглянуть ему в глаза, и мир вокруг вас навеки преобразится.
При этом я, подобно досточтимому Арнольду, старался не терять головы. Я не отрывал губ от губ Рейчел, и мы так долго оставались в неподвижности, что это уже становилось нелепым. Я по-прежнему не слишком ловко обнимал ее одной рукой за плечи, а другой сжимал ее пальцы. У меня было такое чувство, что я ее держу и при этом сдерживаю. Но вот мы отодвинулись друг от друга и вопросительно заглянули друг другу в глаза — для того, наверно, чтобы понять, что же все-таки произошло.
Лицо человека, только что обнаружившего свои чувства, всегда представляет собой зрелище трогательное и поучительное. У Рейчел лицо было светлым, ласковым, сокрушенным, вопрошающим. Мне стало весело. Хотелось выразить удовольствие, благодарность.
— Рейчел, дорогая! Благодарю вас.
— Я ведь это не просто чтобы приободрить вас.
— Знаю.
— В этом есть что-то настоящее.
— Знаю. Я рад. — Мне и раньше хотелось… обнять вас. Но было стыдно. Мне и сейчас стыдно.
— И мне. Но… Спасибо, спасибо вам.
Минуту мы молчали, взволнованные, почти смущенные. Потом я сказал:
— Рейчел, я думаю, мне надо идти.
— Господи, какой вы смешной. Ну хорошо, хорошо, вот ребенок, удирает со всех ног. Ну, ступайте. Спасибо за поцелуй.
— Дело не в этом. Все вышло так прекрасно. Мне страшно испортить что-то очень важное.
— Да, да, ступайте. Я уже сама достаточно напортила, наверно.
— Какое там напортила! Рейчел, глупая. Это замечательно. Мы теперь стали ближе, верно?
Мы поднялись с дивана и стояли, держась за руки. Я вдруг почувствовал себя очень счастливым и рассмеялся.
— Я кажусь вам нелепой?
— Да нет же, Рейчел. Вы подарили мне немного счастья.
— Ну и держитесь за него, раз так. Потому что оно и мое тоже.
Я отвел жесткие, непослушные рыжие волосы с ее ласкового смущенного лица и, придерживая их обеими ладонями, поцеловал бледный веснушчатый лоб. Потом мы вышли в прихожую. Мы оба чувствовали неловкость, оба были приятно растроганы, и нам обоим хотелось провести сцену расставания так, чтобы ничего не испортить. Хотелось поскорее остаться в одиночестве и подумать.
На столике у входной двери лежал последний роман Арнольда «Плакучий лес». Я вздрогнул, и рука сама потянулась в карман. Там, вчетверо сложенная, все еще лежала моя рецензия на эту книгу. Я вынул ее и протянул Рейчел. Я сказал:
— Сделайте мне одолжение. Прочтите вот это и скажите, печатать или нет. Как вы скажете, так я и поступлю.
— Что это?
— Моя рецензия на Арнольдову книгу.
— Разумеется, печатайте, чего тут спрашивать.
— Нет, вы прочтите. Не сейчас. Я сделаю, как вы скажете.
— Хорошо. Я провожу вас до калитки.
Мы вышли в сад. Все переменилось. Наступил вечер. В его слабом грозовом освещении все предметы казались расплывчатыми и то ли слишком далекими, то ли близкими. Ближайшие купались в дымчатом медовом свете солнца, а дальше небо было черным от туч и близящейся ночи, хотя час еще был совсем не поздний. Смятение, тревога, восторг стеснили мне грудь, я чувствовал настоятельную потребность поскорее остаться одному.
Сад перед домом был довольно длинным, на лужайке росли какие-то кустики, розы и прочее, а посредине шла дорожка, выложенная плоскими камнями. Дорожка в полумраке белела, а на ней были черные узоры — это рос сырой мох между камнями.
Рейчел коснулась пальцами моей ладони. Я сжал ее пальцы и сразу отпустил. Она пошла по дорожке впереди меня. На полпути к калитке неясное чувство, что сзади что-то происходит, заставило меня оглянуться.
В окне третьего этажа, кажется, прямо на подоконнике кто-то сидел. Не различая смутно белевшего в сумраке лица, я все же узнал Джулиан и почувствовал укор совести: ведь я целовал мать чуть ли не в присутствии дочери. Однако внимание мое было привлечено другим. Джулиан, одетая во что-то белое, вероятно халат, полулежала в темном квадрате распахнутого окна, прислонясь спиной к деревянной раме и высоко подтянув колени. Левая рука ее была высунута наружу. И я увидел, что она держит на веревочке змея.