Утром он проснулся раньше хозяев и сразу ушел в кузницу. Когда же Филиппыч продрал глаза, то время настало уже обеденное. Заглянувши в кузницу, мастер обнаружил Соколю за нужным делом — тот ремонтировал бензопилу. Буркнув: «Чтобы к завтрему зудела», кузнец пошел искать компанию, ибо день был несолнечный. Дождавшись хлопа калитки, Соколя неслышно пробрался в горницу. Там, покрытый вышитой дорожкой, стоял цветной телевизор, гордость кузнеца, экран — чуть не метр от края до края. Стараясь не нарушать совершенства мгновения, извлек Соколя из телевизора несколько деталей, подтянул провода — и телевизор снова стал самим собой. Детали эти, прилаженные к бензопиле, Соколя дополнил кое-какими мелочами, а старое кавалерийское седло, валявшееся в углу кузницы, видать, с графских времен, придало сооружению черты окончательного совершенства. От полноты чувств Соколя потерял сознание.
Очнулся он вроде как бы сразу, но на дворе уже стемнело. Из дома несся крик Бомбардычихи пополам с невнятными всхлипами кузнеца. Прислушавшись, Соколя понял непоправимое: телевизор перестал работать как цветной и посмел показать кузнецу и его особо верной жене похороны очередного вождя не в радужном, а в черно-белом подобии. Соколя постиг также, что все Филиппыч простит молотобойцу, но не телевизор. И тогда решился. Сел в седло. Осторожно включил движок, стал ждать, что будет.
Сперва широкое лезвие шелохнулось и завибрировало, а потом пришло в изящное круговое движение, окружая Соколю словно бы защитной стеной. Потом пила подпрыгнула и вонзилась в крышу. Вопли со двора стали очень явственны, кажется, кузнец ломился на рабочее место, собираясь потребовать, чтобы Соколя сей же момент отковал нормальное цветное изображение. Соколя потянул движок до отказа, и пила вырезала трухлявое перекрытие, — оно рухнуло на наковальню правильным кругом. Пила по-умному посторонилась, чтобы падающая крыша ее не повредила, Соколя только и успел прыгнуть в седло, как пила вылетела на свежий воздух и быстро стала набирать высоту. Полная луна, напоминавшая, что у православных скоро Пасха, была там, где ей положено. Соколя взял на нее курс. Кузнеца было не жалко, никакого чувства гармонии не было у него даже в изгибах самогонного змеевика, он все равно не оценил бы эту замечательную новую летающую бензопилу. «Ромалэ шумною толпою» — вспомнил Соколя что-то из отшибленного войной детства — и тут же забыл снова. Первый раз в жизни он летел так, как ему хотелось. Одно дело — бегать самому, совсем другое — дать шенкеля трехлетней призовой кобыле.
Луна вставала с востока, и Соколя поэтому летел тоже на восток. Ночь сгустилась, похолодало, очень высоко в атмосферу он пока забираться не рискнул. Опыт полетов у него какой-никакой, но был, так что он представлял себе, где восходящий поток его подхватит, а где нисходящий осадит, пахота, вода, зелень и так далее, атмосфера у земли одна, что для пилы, что для дириозавра. Под утро, уже пролетев приличный кусок, Соколя достал из кармана горбушку и сжевал ее. Он летел над пустынными, не везде вспаханными полями, над какими-то непонятными приземистыми строениями, когда же на горизонте замаячил большой город, Соколя развернул пилу и облетел его подальше: того гляди собьют.
Внизу тянулись беспредельные российские версты, и на второй день Соколе все-таки опять захотелось есть. Он высмотрел внизу тусклые огоньки не знающей по сей день никаких лампочек Ильича деревушки и намечтал отчего-то, что внизу его ждет еще позавчерашний, еще добрый кузнец со своей вечно пересчитывающей яйца женой; что там — хлеб и сало, и постель на соломе в сарае, и вообще все удивительно гармонично. И захотел посадить бензопилу, но не тут-то было. С большим трудом заставил он ее остановиться — опускаться она не пожелала. Пила парила метрах в ста над землей, словно только что стреноженная лошадь; понял Соколя, что на землю спускаться придется своим ходом, почесал в затылке и, переборов отвращение к своему несовершенному умению летать, сиганул вниз, прямо на деревню. «Вот что значит без сношаря жить», — как говорили нежнеблагодатские сельчане, попадая в подобные нецивилизованные деревушки. Деревня была попросту нищей, но много ли требовалось Соколе. Он поплыл над крышами, заглядывая на чердаки. Наконец на одном из них разыскал полмешка сухого гороха и немедленно рванул назад к пиле: выбирать еще что-то времени не было, пила того гляди могла улететь. Соколя помнил, как все его прежние творения норовили улететь из рук, но, к счастью, «Дружба» оказалась на месте. Умей Соколя петь, он, наверное, сложил бы песню о том, как хорошо вольному цыгану лететь верхом на гнедой пиле куда глаза глядят, вдыхать вольный воздух всеми ноздрями, грызть прошлогодний горох, раз ничего другого судьба не шлет, — седому цыгану с детскими глазами все хорошо, если есть у него бензопила «Дружба».
Никакого определенного курса у Соколи не было, да и быть не могло, он рад был просто лететь и лететь. Еще дважды порхал он на землю в бедных деревушках, таких, которые уж явно без сношаря живут, утащил старую велосипедную раму и соорудил грузовую платформу у себя под ногами, чтобы горох во время полета все время рукой не придерживать; еще Соколя украл ватник, потому что замерз. На второй неделе полета по сильному нисходящему потоку понял Соколя, что под ним вода. Сокольник Ильич Хиврин понятия не имел о том, что под ним — Каспийское море, он, пожалуй, даже не знал о существовании такого моря. Он повернул на северо-восток, потому что над морем было скучно и холодно. Восходящие потоки Западного Казахстана зашвырнули его на прохладную высоту в два километра, на ней Соколя и остался надолго, летя прямо на восток по сорок седьмой широте: он не мог не только посадить строптивую машину, но даже не мог, рискуя нарушить гармонию, заставить ее лететь пониже.
Еще дней через пять Соколя в буквальном смысле уперся в горы. Аппарат отказывался перелететь через них, но, впрочем, согласился пробираться тряскими ущельями. Совершенно не осознавая торжественности момента, цыган пролетел через Железные Ворота и, никем не замеченный, нарушил воздушное пространство Китайской Народной Республики. На Синь-цзян уже давно простерла свое владычество зрелая весна, стало тепло даже на большой высоте, и Соколя скинул ватник. Скинул не на землю, а на велосипедно-грузовую раму, очень удобную, — а ватник еще понадобится, ведь возвращаться когда-нибудь домой нужно же будет, верно ведь? Соколя пересек Джунгарию и снова уперся в горы; куда ни ткнись, тут, кажется, были одни сплошные горы, и с этими краями надо было как-то прощаться, больше Соколе на восток не хотелось. Тут он внезапно попал в грозовое облако.
Его несколько раз перевернуло, оторвало от машины, закрутило, унесло на такие высоты, где не удавалось ни вздохнуть, ни выдохнуть, — а потом выкинуло из облака прочь. Он неминуемо разбился бы в лепешку, но, по капризу природы, кое-как умел летать все-таки. Соколя извернулся и вышел из пике, тут же с ужасом обнаружив, что висит на высоте какого-нибудь метра от бичуемой ливнем пустынной почвы. Пошарив вокруг себя, Соколя нащупал что-то металлическое; в перевернутом виде прямо над ним проплывала драгоценная «Дружба». Ну, ясно же, она вела себя по законам гармонии, до которой ее своими руками довел Соколя: вместе с ним она была выкинута из грозового облака, вместе с ним стала падать, вместе с ним замерла в воздухе в перевернутом виде, на ее седло Соколя удобно уселся, хотя пребывал все еще вниз головой. Соколя ощупал хорошо притороченный мешок с остатками гороха и пожалел, что тот сильно намок в облаке. Но, кажется, строптивая гнедая пила кое-как поддалась дрессировке, худо-бедно ею теперь можно было управлять, — все же великое дело выездка. Законы гармонии просты: когда условия погоды делают полет нежелательным, пила этот полет прекращает. Соколя перевернулся в правильное положение, дернул движок, полотно пилы привычно загудело, и аппарат снова взмыл в воздух. Но наездник, увы, окончательно сбился с пути. Горы, в непосредственной близости от которых он сейчас очутился, выглядели совсем неприступными. Даже ущелья для пролета вольной пиле было не сыскать. Куньлунь оказался негостеприимен к цыгану, и смотрели они друг на друга весьма враждебно.