Для Мишеля эти слова прозвучали как проклятие, но он все же опустил руку. Он чувствовал себя сконфуженным и очень несчастным.
Жюмель глядела на него с ласковой иронией.
— Да ладно, не дуйся. Ну подумаешь, твоя жена умеет читать. Ну и что? Еще несколько месяцев — и у нас будет первый ребенок, и эти груди нальются молоком. — Она подмигнула. — Если ты очухался, я бы не прочь насладиться теми денечками, что еще остались.
Потерянный, несчастный, Мишель позволил поднести свои руки к розовой, пышной плоти, венчавшей глубокий вырез платья Жюмель. Он потерпел поражение, но какое сладостное! И, пока руки высвобождали из платья тугие соски, он сдался окончательно и принялся покрывать страстными поцелуями неприятельский лагерь.
Катерина Чибо-Варано полными слез глазами гляделась в зеркало и не могла отвести взгляд. Она уже не в первый раз замечала на лице признаки старения, но никогда они не проявлялись так ясно.
Может, это свет ясного парижского утра проникал в распахнутое окно и подчеркивал светотени на ее лице. Сетка морщин вокруг глаз походила на висящую паутину и гасила яркую голубизну радужек. Пухлые губы теперь были очерчены глубокими продольными складками, что придавало им жесткое и злобное выражение. Из-под челки все еще золотистых (надолго ли?) волос выглядывал, тоже весь в морщинах, лоб.
Она яростно потерла кожу пальцами, пытаясь отогнать ужасную картину. В результате лицо превратилось и вовсе в уродливую маску. Тогда давно сдерживаемая влага наконец вырвалась на свободу и хлынула из глаз, затекая во все морщины.
И как раз в этот неподходящий момент вошел Пьетро Джелидо. Может, он и заметил, что герцогиня плачет, но виду не подал.
— Я вижу, вы одеваетесь, но это не важно, — резко бросил он, — Мне надо с вами поговорить.
Катерина решила, что он не заметил ее состояния. Быстрым движением она положила на место зеркало и подошла к окну, сделав вид, что разглядывает палатки рынка, раскинувшегося напротив аббатства Сен Жермен де Пре. Она едва заметила толпу вооруженных людей с распятиями и королевской лилией на знаменах, которая собиралась вокруг палаток.
— Думаю, что… — Голос ее дрогнул, и она начала снова, стараясь говорить как можно звонче: — Думаю, вы прочли письмо, которое мне прислала Жюмель.
— И не только письмо, но и приложенный к нему листок.
Пьетро Джелидо вытащил из кармана сложенный листок, развернул его и прочел:
Estant assis de nuit secret estude,
Seul repousé sur la selle d'aerain,
Flame exigue sortant de solitude
Fait proferer qui n'est à croire vain.
La verge en main mise au milieu de Branches,
De l'onde il moulle et le limbe et le pied.
Vapeur et voix fremissent par les manches:
Splendeur divine. Le divine prés s'assied.
Ночью, в тайном кабинете, я один, и предо мною
Пламя слабое трепещет на треножнике из бронзы.
Исходя из одинокой жизни этой, он приносит
Счастие тому, кто верит в этой жизни не напрасно.
Он из сонмов ответвлений выбирает то, что станет
Моим Жезлом путеводным, омывая звезд границы,
И его безмолвный голос по-над реками трепещет:
Благодать к нему нисходит и божественная благость [25] .
Пока он читал, Катерина украдкой быстро вытерла слезы и снова заговорила, стараясь, чтобы голос звучал бесстрастно:
— Я дала вам прочесть это письмо Жюмель только потому, что вы об этом попросили. Как письмо, так и стихи, написанные ее мужем Нотрдамом, касаются той секретной миссии, которую я пытаюсь завершить. Я согласилась служить вам, а через вас Козимо Медичи и Диего де Мендосе, только при условии, что мне предоставят возможность вести свои собственные расследования.
Пьетро Джелидо кивнул.
— Вам никто и не запрещает, хотя при знакомстве с Нотрдамом у меня создалось впечатление, что он добрый христианин. Мне захотелось прочесть письмо из чистого любопытства, но эти строки меня поразили.
— Почему?
Катерина уже почти овладела собой и наконец повернулась к монаху.
— Мне они показались наивными и примитивными. Жюмель уже писала, что помимо постоянных забот о продаже своих альманахов муж увлекается поэзией.
— Да, катрены грубоваты, но обладают особой, только им присущей силой. Мне они показались очень тревожными. Знаете, что они описывают?
— Жюмель мне объяснила. Мишель почти каждую ночь проделывает то, о чем написано в стихах. Он отправляется в каморку под крышей, садится на бронзовый стул и ставит ноги в тазик с водой, окунув туда же и края платья, берет в руку лавровую ветку и ждет, когда ему явится божественное озарение. Жена считает, что он совершенно спятил.
Пьетро Джелидо покачал головой.
— Дело гораздо сложнее. Видимо, Нотрдам хорошо знает книгу Петра Кринита «De honesta disciplina» [26] . Оба катрена, которые я только что прочел, представляют собой почти дословный парафраз одного из разделов книги. Он вовсе не сумасшедший.
— В самом деле? Тот, кто сидит с ногами в воде среди каких-то веток и ждет, когда появится пламя и испарения, не сумасшедший?
— Branches — это не ответвления. Он не случайно написал это слово с большой буквы. Здесь намек на оракула в Милете, все жрецы которого происходили из рода Бранхидов. Оракул был посвящен Аполлону, иначе говоря, Богу-Солнцу.
— И это вас тревожит?
— В некотором смысле. В этих катренах есть реминисценции не только из Петра Кринита, но и из Ямвлиха, Корнелия Агриппы и Марсилия Фицина. Все эти авторы подозреваются в язычестве, к которому каждый, кто посвятил себя Христу, должен относиться с пренебрежением.
Пьетро Джелидо подошел к Катерине и положил ей руки на плечи.
— Скажите правду. Мне известно, что вы хотите свести какие-то свои счеты с Нотрдамом, за что-то ему отомстить. Ладно, я не буду допытываться до причин. Но у меня есть подозрение, что этот человек вам интересен еще и по другой причине, которая лежит в области магии. Это так?
Катерина обернулась к нему, и лицо ее исказила злобная гримаса.
— Это вас не касается. Мы достаточно ясно договорились, и вы не имеете права задавать подобные вопросы.
— И все же я их задаю.
— Вот как? Чего ради?
— Ради нашей любви.
Агрессивность Катерины сразу как рукой сняло. Этот строптивый человек так редко намекал на чувства, которые питал к ней. До сего момента их отношения ограничивались случайными поцелуями в драматических ситуациях и несколькими нежными словами, нашептанными в ситуациях доверительных.