Они уселись в кресла. Падре Михаэлис сразу же заметил на столе объемистую папку с наскоро начертанными на обложке буквами «S J». Видимо, прежде чем принять его, граф запросил необходимые сведения в «Societas Jesus», «Обществе Иисуса», и не собирался этого скрывать. Можно было даже сказать, что папку намеренно положили на виду, чтобы дать понять Михаэлису, что он имеет дело со сведущим собеседником.
— Перейдем сразу к делу, — сказал граф. — Я подчинился приказу его величества. Шестнадцатого декабря я лично отправился в Салон, забрал с собой доктора Мишеля де Нотрдама и привез сюда, где он по сей день и находится.
— В каземате, я полагаю?
— В каземате? У меня в замке нет казематов, и, потом, его величество ни словом не обмолвился о строгом тюремном содержании. Нет, доктор Нотрдам проживает в моих апартаментах.
Михаэлис ожидал чего-нибудь подобного, но все же его передернуло.
— Надеюсь, вы шутите, — вырвалось у него.
Благодушный взгляд графа вмиг сделался жестким.
— Падре, вы забываете, что перед вами правитель Прованса. Я весьма толерантен, но не выношу дерзостей ни со стороны людей светских, ни со стороны носителей духовного звания.
Михаэлис поспешил опустить глаза.
— Простите меня, я не хотел показаться бестактным, — пробормотал он, изобразив сожаление и покорность. — Мое удивление имеет причину: я понял, что вы не в курсе всех обвинений, выдвинутых против Нострадамуса, и их тяжести.
— Тяжести?
Граф Танде нарочито удивленно пожал плечами, сопроводив этот жест смешком.
— В своем письме его величество просил меня разобраться в личности автора столь мрачных предсказаний, которые способны спровоцировать беспорядки в эпоху, когда их и без того хватает. Ну, я и разобрался. Альманахи Нострадамуса и в самом деле предсказывают сплошь события мрачные и трагические. Я попросил его во имя нашей старой дружбы сбавить тон. И обращаюсь я с ним не как с арестантом, а как с гостем.
Падре Михаэлис решил выказать себя сговорчивым по всем статьям.
— Безусловно, господин граф, вы поступили правильно, учитывая, что приказ его величества был столь великодушен. Однако я должен проинформировать вас более полно обо всех обвинениях, предъявленных Нострадамусу кардиналом де Лорена. А дальше вы сами решите, останется он вашим гостем или заслуживает более строгого содержания.
— Я вас слушаю, говорите, но прошу вас не касаться мнимой принадлежности Нострадамуса к партии гугенотов. Вот, у меня в руках черновики его «Предсказаний» за тысяча пятьсот пятьдесят второй год. Они посвящены Фабрицио Сербеллони, кузену Папы Пия Четвертого и военному коменданту графства Венессен. Еретик не станет посвящать свой альманах человеку, посланному Папой на защиту господства католичества в Провансе.
Падре Михаэлис кивнул.
— Все, что вы говорите, верно, но не придавайте такого значения посвящениям. Если не ошибаюсь, альманах за тысяча пятьсот пятьдесят первый год посвящен самому Пию Четвертому…
— Да, а за тысяча пятьсот шестидесятый год посвящен мне, — с довольным видом сообщил граф Танде.
— Знаю. Но Нострадамуса обвиняют не в ереси или мятеже, его обвиняют в колдовстве.
Аристократ удивился, но не смутился, и на его лице появилась легкая улыбка.
— Не хотите же вы заставить меня поверить в то, что кардинал де Лорена в такое время будет заниматься подобными обвинениями. Известно, что Нострадамус астролог, но в его сочинениях нет ни одной строчки, которая говорила бы о занятиях некромантией.
Разговор вступил в самую трудную для Михаэлиса фазу. Ему надо было убедить человека, целиком занятого политикой, всерьез принять обвинение, совершенно не связанное с его политическим и интересами, да к тому же и основанное на таких шатких доказательствах, которые даже фанатики из испанской инквизиции сочли бы недостаточными. Но убедить надо было обязательно: слишком высока ставка в этой игре. Он глубоко вздохнул и начал:
— Из того, что написано Нострадамусом, трудно сделать вывод о его прямой связи с демонами. Но посмотрите на обложки его альманахов.
— Я их видел и не нахожу в них ничего дурного.
— Чаще всего на них изображен сам Нострадамус с глобусом в руках, и он указывает на звезды зодиака.
Граф Танде удивленно поднял брови.
— Ну и что?
— Этот жест напоминает традиционную иконографию персидского солярного божества, именуемого Митрой, или Mythras. Такого рода намеки присутствуют во всех сочинениях Нострадамуса, а также в его биографии. Его фамильный герб содержит надпись «Soli Deo», которая может быть истолкована как «Богу-Солнцу». В своем «Послании к сыну Сезару», которым открывается издание пророчеств шестилетней давности, он упоминает о вдохновении, которое исходит от «самой высокой из всех звезд». Дома он предается своим видениям, надев на голову лавровый венок, а лавр — растение, посвященное Солнцу. А записывает он свои пророчества лебединым пером, ибо лебедь тоже считается солнечной птицей.
— Откуда вам все это известно? — спросил пораженный граф.
— У меня есть свои информаторы. К тому же достаточно прочесть книги, написанные Нострадамусом. В одной из них, никогда не издававшейся, посвященной египетским иероглифам, есть множество изображений Ока, понимаемого как королевский символ. А в «Диалогах о любви» Льва Еврея, тексте, который немало вдохновлял Нострадамуса, Солнце именуется «Оком Бога», точно так же, как в греко-романской мифологии — «Оком Зевса». Однако Лев Еврей разделяет концепцию Марсилия Фицина, который приписывает Солнцу божественное могущество. А Фицином, в свою очередь, вдохновлялся астролог Антуан Мизо, от которого Нострадамус…
— Хватит! — закричал доведенный до крайности граф. — Зачем вы мне все это рассказываете?
— Затем, что я уже порядочное время наблюдаю за этой портьерой, — невозмутимо ответил падре Михаэлис, указывая на занавес из зеленого бархата, наполовину закрывавший окно. — По-моему, там кто-то прячется. И я не удивлюсь, господин граф, если этот кто-то окажется именно вашим другом Нострадамусом.
Аристократ побагровел и не нашелся, что сказать. Падре Михаэлис коротко насладился триумфом, потом сказал, адресуясь к портьере:
— Выходите, пожалуйста, доктор, вы же не ребенок. Вы прекрасно поняли, в чем я вас обвиняю. Выйдите и оправдайтесь.
Портьера заколыхалась, и Нострадамус, прихрамывая, вышел из своего укрытия.
— Мне не в чем оправдываться.
После встречи при дворе Екатерины Медичи падре Михаэлис впервые оказался лицом к лицу со своим врагом. Он предпочел бы этой встречи избежать, но ловушка, грубо расставленная графом, его к этому вынудила. С живым интересом разглядывал он пророка. Ничто в нем не свидетельствовало о том, что перед иезуитом стоял великий маг и достойный противник: маленький рост, красный нос, длиннющая борода и потешная квадратная шапочка. А вот глаза были умные, подернутые той особой меланхолией, какую редко встретишь в глазах посредственности, и негромкий, мягкий голос явно принадлежал человеку мудрому.