— Нет, те он прячет. Сейчас я вас перевяжу, а потом, может, и покажу эти книги.
Педрие, устроившись на кровати, достал из источенного червями ларя несколько бинтов и велел Молинасу обнажить руку. Увидев рану, он присвистнул.
— Ух ты! Оружие было, наверное, острое как бритва. Кинжал, достойный сикария [10]
— Этот народ на все способен, — загадочно пробормотал Молинас.
Студент промыл ему рану водой из кувшина и наложил широкую тугую повязку.
— Если кожа вокруг раны начнет опухать, что вполне возможно, делайте холодные примочки, и отек скоро спадет.
Стало ясно, что теперь он постарается как можно быстрее выпроводить иностранца. Молинас же стремился к своей цели:
— Вы говорили о запрещенных книгах вашего друга, — словно бы припомнил он и поспешил добавить: — Видите ли, я коллекционирую редкие книги.
— Ладно, поищите под постелью. Возьмите любую и оцените сами.
В следующий миг Молинас вытащил из полости под матрасом объемистый том в кожаном переплете. Открыв его наугад, он взглянул на рисунок в начале страницы, изображавший какой-то невиданный цветок. Немного погодя его тонкие губы растянулись в несвойственную им улыбку.
— Смотри-ка, — пробормотал он себе под нос, — это как раз то, что я искал.
Колокола Монпелье снова зазвонили, на этот раз радостно. Спустя десять дней с начала эпидемии чуму наконец одолели, и повозки с заболевшими приходили на площадь Сен-Фирмен наполовину пустые, так что лошади тоже испытали некоторое облегчение. Под шатром импровизированной палатки-госпиталя осталось мало больных, да и те быстро выздоравливали. Над площадью повеяло ветром оптимизма, согретым теплым утренним солнцем.
Рабле, отобрав фьяску с вином у кого-то из студентов, долго пил, запрокинув голову, пока вино не побежало по подбородку.
— Кто бы мог сказать? — обратился он к Мишелю, громко и радостно рыгнув. — Монпелье спасен, а в Провансе и Лангедоке люди продолжают умирать. Скажи, как тебе это удалось?
— Ты сам видел, — ответил Мишель с притворной скромностью. — Гигиенические меры, чистота и частые омовения. Вот и все.
Оноре Кастеллан, студент, у которого Рабле отнял фьяску, забрал ее обратно.
— Не обманывай нас, Мишель, во всех твоих мерах присутствует определенная теория. Ты, похоже, убежден, что болезни передаются от человека к человеку по воздуху, при контакте и через дыхание. Никто из преподавателей нас этому не учил.
Мишель улыбнулся про себя, но на душе у него было неспокойно. Горе тому, кто даже в компании друзей выскажет мнение, противоречащее академическому. У инквизиции повсюду были уши.
— Нет у меня никакой теории, — сказал он осторожно, — просто я развиваю тезис Гиппократа о важности климата и местоположения города при распространении болезней. Прованс и Лангедок — места засушливые и подверженные южным ветрам. Потому среди населения встречается много флегматиков и натур бесхарактерных. Следовательно, приходится прибегнуть к действию воды, чтобы…
Рабле расхохотался:
— Да брось ты, Мишель! Ясно, что ты сам не веришь в то, что говоришь. Жаль, я не врезал тебе как следует, когда ты поступал в университет.
Рабле намекнул на церемонию зачисления в студенты, которая в Монпелье проходила по-особому. После того, как регент задавал вопросы о каком-либо заболевании, и секретарь оглашал формулу поступления (Indues purpuram, conscende cathedram et gratias agis quibus debes), [11] абитуриент, одетый в красную тогу с широкими рукавами, занимал место рядом с учителями. Однако перед этим все сокурсники должны были дать ему дружеского пинка, причем обязательно находился такой, кто бил отнюдь не в шутку, чтобы потом полюбоваться тем, как «желторотый» морщится от боли.
Смущенный Мишель постарался сменить тему разговора.
— Есть какие-нибудь известия об Антуане Ромье?
Оноре Кастеллан оторвался от фьяски, которую собирался приканчивать.
— Он вернулся вчера вечером, вот-вот должен быть здесь. Да вон он, возле больного. Пойдем поздороваемся с ним.
Увидев студентов, Ромье отошел от пациента и улыбнулся широкой доброй улыбкой.
— А я шел к вам! — воскликнул он, подходя к Рабле и взяв его за руки. — Я должен гордиться вами, сударь. Я думал, что Монпелье пришел конец, а приехав, увидел, что конец пришел эпидемии. Как вам это удалось?
Мишель не смог сдержаться и вздрогнул от обиды. На его счастье, Рабле через плечо указал большим пальцем на товарища:
— Все благодаря присутствующему здесь господину де Нотрдаму. Не знаю, что было у него на уме, но его идеи сработали и он спас множество жизней.
Ромье с улыбкой обернулся к Мишелю.
— Вижу, что не напрасно доверял вам. Я заметил чистые простыни. Должно быть, нелегкая задача заставить студентов выполнять работу прачек.
— Ну… Нам протянули руку помощи девушки из гостиницы, — ответил Мишель, стараясь не показать, как он доволен похвалой.
Ромье хитро прищурился:
— Ах вот оно что! Будь я помоложе, я бы знал, как с ними рассчитаться. Ну, с этим вы сами справитесь. Но и факультет тоже заплатит. Велите передать это от моего имени господину Муле, казначею.
Рабле согнулся в комически торжественном поклоне.
— Будет исполнено, не сомневайтесь.
— Что до вас, господин Рабле, то вы должны быть отмечены особо. Думаю, вы достойны того, чтобы получить диплом. Я поговорю об этом с вашим наставником, доктором Широном. Приступим к делу по возможности быстро.
— Но я всего несколько месяцев как поступил!
— Неважно. Сколько вам лет?
— Тридцать шесть.
— Самый возраст. У вас репутация знающего человека. Дайте нам месяца два, и вы доктор.
Нотрдам нахмурил брови. Хоть он и был другом Рабле, искренне порадоваться за него не получалось. Ведь победа над чумой — его и только его победа. К тому же у него за плечами годы учения. Конечно, он проходил курс в Авиньоне, а Рабле — в более престижном Париже. Но он подозревал, что главной причиной несправедливости было его еврейское происхождение…
Пришлось сделать хорошую мину при плохой игре.
— Поздравляю, Франсуа! — промямлил он. — Ты уже выбрал тему для защиты?