Жюмель быстро поправила корсет и блузку.
— Посмотри хорошенько. Там прячется человек! И на нем черный плащ.
— Это он! — в гневе закричал Мишель и выскочил из-под галереи.
Темная тень попыталась прижаться к стене и стать невидимой, но студент ухватил край плаща и рванул его на себя. Показалось лицо незнакомца; он был бледнее обычного и придерживал руку, словно оберегая ее.
— Надеюсь, шпага при вас, сударь? — вскричал Мишель вне себя.
Из-под тяжелых век Молинаса сверкнули холодные глаза, в них читалось смущение, почти граничащее со страхом.
— Допустим, при мне, но у вас ее нет, — прошелестел он надтреснутым голосом. — Вы ведь не дворянин, хотя ваш отец сделал все, чтобы его считали таковым. Вы всего лишь жалкий еврей, потомок такого же жалкого еврейского рода. Обрезанный.
Мишель замахнулся, чтобы изо всей силы ударить испанца, но тот был проворнее. В мгновение ока он левой рукой вытащил тонкий и острый кинжал, сверкнувший в лунном свете.
— Не делайте глупостей, — медленно произнес он, — и отпустите меня, иначе мне придется вас убить.
Послышался отчаянный крик Жюмель и шум шагов. Первым прибежал Антуан Сапорта, за ним остальные студенты.
— Кто бы вы ни были, бросьте клинок на землю, — угрожающе прошипел Антуан, — иначе вы отсюда живым не уйдете.
— Вы, конечно, можете ранить или убить Мишеля, — раздался голос Рабле, — но подумайте, что мы потом сделаем с вами.
Испанец не опустил кинжала и только переводил сверкающие глаза с одного лица на другое, в то время как студенты окружали его, как охотники — раненого зверя.
— Вы не знаете, с кем имеете дело, — прошептал он, слегка заикаясь. — Предупреждаю, вы в смертельной опасности.
— Пока что единственный, кто в смертельной опасности, — это ты, — возразил Сапорта. Он приподнял полу куртки. У пояса висела короткая шпага. Рука Антуана легла на эфес. — Ну что, бросишь кинжал или нет? Ты ведь понимаешь, что на сегодня твой план убить Мишеля сорвался.
— И вы меня отпустите?
— И мы тебя отпустим.
Испанец секунду размышлял, потом снова спрятал кинжал под плащ. В ту же секунду на него бросился Рондле и крепко схватил за шиворот. Мишель наконец-то смог отвесить преследователю долгожданную оплеуху. Рабле оттащил друга в сторону, и его палец уперся испанцу в грудь.
— А теперь, пока мы окончательно не потеряли терпение, ты нам скажешь, кто ты такой.
— Вы обещали… — запротестовал испанец.
— Нe волнуйся, мы свое слово сдержим. Но сначала ответь на простой вопрос: кто ты такой?
Не на шутку стиснутый Рондле, пленник закашлялся. Его бледное, как у трупа, лицо исказилось от страха. Однако в ответе, который услышали студенты, прозвучали надменные нотки:
— Я принадлежу… к инквизиции Испании.
— Ворон поганый! — вскричала Коринна, которая все время стояла поодаль, уперев руки в бока.
Рабле с сомнением покачал головой.
— Быть не может! Братья проповедники не уполномочены носить оружие, кто бы они ни были, доминиканцы или францисканцы. К тому же у тебя нет тонзуры. Друзья, этот человек врет.
Рондле крепче сжал испанца, и тот снова закашлялся.
— Я… не монах. Я фамильо. Наша инквизиция пользуется услугами… агентов.
— Вот теперь мы можем тебе поверить, — удовлетворенно заметил Рабле. — Шпион и раб. — Он повернулся к Сапорте. — Антуан, что там за колья? В темноте не видно.
— Это подпорки галереи.
— Выдерни-ка несколько самых суковатых. Этот человек — раб, и наказать его следует, как раба.
Сапорта охотно подчинился, вместе с ним за кольями бросились Рондле и Робине. Молинас с ужасом уставился на своих мучителей.
— Вы дали слово… — просипел он.
— Ты становишься однообразен, дружище, — весело заметил Мишель. — Мы тебя отпустим, раз дали слово, но не раньше, чем ты понесешь заслуженное наказание.
— Но я ранен в руку…
— А нас не интересуют твои руки, мы хотим отрихтовать тебе спину.
— Может, его лучше раздеть? — ангельским голосом проворковала Коринна.
Рабле тряхнул головой:
— Ну уж нет. Раздевать мы предпочитаем вас, женщин. А мужчины пусть остаются одетыми. К тому же этот больно страшный. — Он взглянул на колья, принесенные Сапортой. — Отлично. Дай Мишелю самый увесистый. Первый удар за ним.
Мишель не заставил себя просить. Пока Рондле поворачивал испанца спиной, он взял дубину и взвесил ее на руке. Потом с размаху ударил шпиона, да так, что тот застонал.
— Прекрасный удар, — прокомментировал Рабле, словно присутствовал при игре в лапту. — Теперь моя очередь. Ну-ка…
Он выбрал кривой кол и резко опустил его на плечи испанца. Тот выгнул спину и застонал еще громче.
Казалось, студенты решили помериться силами, избрав своей мишенью спину Молинаса. Потом настала очередь Коринны и остальных девушек, высыпавших из таверны. Только Жюмель испуганно жалась в сторонке. Наконец Рондле ослабил хватку, и пленник без чувств повалился на землю.
— Правосудие свершилось. На какое-то время этот ворон перестанет нам досаждать.
Рабле отбросил палку и повернулся к остальным:
— Друзья, я полагаю, что наши подружки вскоре потребуют то, что принадлежит им по праву. Время вернуться к ужину и отдать им наш долг. А Мишеля ожидает самый ароматный цветок, который, наверное, уже покрылся росой. Верно, Жюмель? — Девушка с улыбкой потупилась. Рабле вздохнул, словно ему пришлось сделать неимоверное усилие. — Пойдемте отдавать долги.
Молодежь со смехом отправилась в «Ла Зохе». Распростертый на земле Молинас вздрагивал и стонал.
Растянувшийся на кирпичном полу галереи Молинас, однако, сознания не потерял. Спина нестерпимо болела, да и раненая рука снова напомнила о себе. И все же хотелось верить, что ребра целы, и это немного утешало. Но стоило ему пошевелиться, как из горла помимо воли вырвался хриплый стон. Унижение, которому его подвергли, было чудовищно и не имело оправдания. Теперь — или умереть, или убить того, кто довел его до такого состояния. Но пока он не мог сделать ни того ни другого.
Ненависть придала ему силы, и он приподнялся. С минуты на минуту юные канальи могли вернуться и снова побить его. Этого нельзя было допустить. Он пошевелил онемевшими пальцами и оперся руками о землю. Правая была слаба, но в левой еще оставались силы. Он уцепился за доску и попытался приподнять спину. Глаза заволокло красным. На секунду он испугался, что сойдет с ума. Первая попытка кончилась тем, что его снова поглотил океан боли.
Тогда Молинас постарался представить себе вестготского Христа с суровым взглядом и окровавленной грудью, возвышавшегося в мрачном зале собраний инквизиции. Он снова попытался встать, не обращая внимания на катившиеся по лицу слезы. На этот раз ему удалось согнуть спину и подтянуть под себя правую ногу. Мучительным рывком он приподнялся и тут же понял, что ноги его не держат. Пришлось вставать, обхватив деревянный столб галереи. Он почувствовал, как занозы одна за другой вонзаются в щеку.