— Погляди-ка, — произнес рыцарь поплотнее и показал на девушку. Голос его словно бы прозвучал прямо у меня в голове. — Какая хорошенькая малютка.
— Бери, — отозвался второй. Голос я узнал тут же — и передо мной тут же возникло лицо того, чей он. Лир — моложе, крепче, не такой седой, но все равно типичнейший Лир. Нос крючком, хрустально-голубые глаза. Как есть он.
— Не, — ответил рыцарь помоложе. — Нам до вечера в Йорк надо успеть. Нет времени искать корчму.
— Поди сюда, девочка, — позвал Лир.
Девушка выбралась по откосу на дорогу. Глаз от земли она не отрывала.
— Ближе! — рявкнул Лир. Девушка поспешно перешла речку по мосту и остановилась в нескольких шагах от всадников.
— Ты знаешь, кто я, девочка?
— Благородный господин, господин.
— Благородный господин? Я твой король, девочка. Я Лир.
Девушка упала на колени и перестала дышать.
— А это Кан, герцог Йоркский, принц Уэльский, сын короля Бладуда, брат короля Лира — и он сейчас тебя возьмет.
— Не надо, Лир, — сказал его брат. — Это безумие.
Девушка уже вся дрожала.
— Ты — брат короля и брать можешь кого хочешь и когда хочешь, — наставительно произнес Лир и слез с коня. — Встань, девочка.
Девушка подчинилась, но неловко, будто ждала удара. Лир взял ее за подбородок и приподнял голову.
— Ты хорошенькая. Она хорошенькая, Кан, и она моя. Я дарю ее тебе.
Глаза королевского брата расширились, в них промелькнул голод, но Кан сказал:
— Нет, у нас нет времени…
— Взять! — рявкнул Лир. — Ты возьмешь ее сейчас же!
Король схватился обеими руками за девушкино платье и разорвал его, обнажив грудь. Она попыталась прикрыться, но он грубо отвел ей руки. А потом держал и отрывисто командовал, пока брат насиловал девушку на широком парапете каменного моста. Закончив и отвалившись, Кан переводил дыхание меж ее раздвинутых ног, но Лир плечом оттолкнул его, поднял девушку за талию и швырнул с моста в реку.
— Оправься! — рявкнул он брату, после чего потрепал его по плечу. — Ну все, ночью она тебе не явится. Все подданные — собственность короля, и я волен их дарить кому угодно, Кан. Можешь брать себе любую женщину, кроме одной.
Они сели на коней, отряд двинулся дальше. Лир даже не глянул, выплывет ли она.
Я не мог шевельнуться, не мог даже крикнуть. Пока они насильничали, меня как будто привязало к дереву. Теперь же я смотрел, как девушка выползает из реки. Одежда висела на ней лохмотьями. Она свернулась калачиком на берегу, плечи ее тряслись от рыданий.
Внезапно с дерева меня сдуло, точно перышко случайным ветерком, и я опустился на крышу двухэтажного деревенского дома. Базарный день. Везде полно народу, все ходят от телеги к телеге, от стола к столу, торгуются, выбирают мясо и овощи, инвентарь и утварь.
По улице, спотыкаясь, шла девушка — та хорошенькая малютка, лет шестнадцати-семнадцати. Только теперь у нее на руках был сверток с младенцем. Она останавливалась у каждого продавца на рынке и показывала им дитя, а в ответ получала грубый хохот и шла дальше.
— Он принц, — говорила она. — Его папа был принц.
— Уходи, девочка. Ты полоумная. Неудивительно, что тебя никто не хочет, поблядушка.
— Но он же правда принц.
— А похож на утопшего щенка, девица. Тебе свезет, ежели он дотянет до конца недели.
И так от одного края деревни до другого — над ней все насмехались и гнали дальше. А одна женщина — должно быть, мать девушки — отвернулась и от стыда спрятала лицо в ладонях.
Я плыл поверху над деревенькой, над мостом, на котором девушку изнасиловали, — к кучке каменных строений вокруг величественного шпиля. Церковь. Девушка добралась до широких двойных дверей и положила младенца на ступени. Двери я узнал — я видел их тысячу раз. То был вход в женский монастырь Песьих Мусек. Девушка тут же убежала, а я остался смотреть. Через несколько минут дверь приотворилась, широкоплечая монахиня выглянула и подобрала вопящего кроху. Мать Базиль нашла своего питомца.
Вдруг я снова оказался на берегу реки. Девушка, та хорошенькая малютка, залезла на парапет моста, перекрестилась и прыгнула. Но не выплыла. Зеленая вода сомкнулась над нею.
Моя мама.
Когда я пришел в себя, ведьмы сгрудились вокруг, словно я был роскошный пирог только что из печи, а они за такой пирог легли бы под любого.
— Так ты, значит, ублюдок, — сказала Петрушка.
— И сирота, — добавила Шалфея.
— Оба сразу, — подытожила Розмари.
— Вот те на, а? — осведомилась Петрушка.
— Лир, выходит, не вполне тот старый закомура, как ты считал, а?
— Выблядок королевских кровей ты, однако.
Меня чуть не стошнило в ответ на совокупное ведьмовское дыханье. Я сел.
— Расступитесь, отвратительные старые кадавры!
— Ну, говоря строго, кадавр у нас — только Розмари, — уточнила дылда Петрушка.
— Вы меня опоили и насовали мне в голову кошмарных видений.
— Вестимо, опоили. Но ты сам смотрел в окошко в прошлое. Никаких видений — только то, что было на самом деле.
— И с мамулечкой своей дорогой повидался, правда? — молвила Розмари. — Какой ты молодчинка.
— Мне пришлось смотреть, как ее насилуют и доводят до самоубийства, спятившая ты карга!
— Тебе надо было все это узнать, Карманчик, перед тем как двигать в Дувр.
— В Дувр? Ни в какой Дувр я не двигаю. Лира я и видеть не желаю.
Но еще не договорив, я ощутил, как страх пополз по моему позвоночнику, будто острие копья. Без Лира я уже не шут. У меня не будет цели. Не будет дома. Но после всего, что он сделал, придется перебиваться как-то иначе. Я могу давать Харчка напрокат — он будет пахать и кидать тюки шерсти и скирды сена. Как-нибудь обойдемся.
— А может, он хочет в Дувр.
Я посмотрел на Харчка — мне казалось, что он дремлет у очага, но мой подручный сидел и пялился на меня во все глаза. Как будто его напугали и он разучился говорить.
— Вы же не то же самое ему дали, правда?
— В вино плеснули, — ответила Шалфея.
Я подошел к Самородку и обнял его за плечи — ну, то есть, куда сумел дотянуться.
— Харчок, все хорошо, парнишка. — Я знал, в каком он ужасе, я и сам в нем побывал, а разумения у меня поболе да и мир я повидал. Бедный Харчок же, должно быть, просто окаменел. — Вы что ему показали, злобные грымзы?
— Ему открылось такое же окошко в прошлое, как и тебе.
Здоровенный балбес поднял голову.