Позади него, через ширму, расположилась какая-то высоколобая компания. Подорогин оглянулся вполоборота. Белые воротнички. Явно филипморрисовских кровей. Холодные, отчетливые языки дорогого парфюма расслаивали гастрономическую атмосферу заведения. Из застольной и в общем бесшумной дискуссии до него доносились лишь наиболее взрывные куски:
— …Вы мне тут Ницшем не суй!..
— …Расхуярили всю страну, а ты, как урка иракский, мародер хренов, блядь, набил чердак антисталинской хуйней и рад, и попробуй к тебе подступись…
— Шура, сука, да окстись!..
Незаметно осушив графин, Подорогин заказал еще сто грамм.
В уборной он потом попытался свинтить с пистолета глушитель, чтоб не сидеть в пальто, однако глушитель как прикипел к стволу.
За столик на антресолях села пожилая чета. Фасад представительства озарился лимонной иллюминацией. От грибной закуски во рту стоял привкус гнилого дерева, отчего Подорогин пил лишнее и, забываясь, опять же закусывал грибами. Зал понемногу наполнялся. Заиграла музыка. Подорогин раскрыл наугад словарь: «КРЕАТУРА (от лат. creatura — создание, творение), — ставленник влиятельного лица, послушный исполнитель воли своего покровителя», — заложил страницу салфеткой и снова отправился в туалет.
— Извините… — перехватил его на пороге взмыленный официант.
Подорогин, пошатнувшись, встал.
— Вы же… вам… — не сюда!.. — Официант кивнул куда-то вверх, подошел к приоткрытой двери в кухню, затворил ее с отчаянным видом и вернулся обратно. — Как вы не понимаете!
— Не понимаю — чего? — осведомился Подорогин.
Несколько секунд они молча смотрели друг на друга. Подорогин пожал плечами, зашел в туалет и, чувствуя, как отвратительная ледяная струя разливается в затылке, не соображая, стал намыливать руки в умывальнике. Он думал, что официант последует за ним для объяснений, приглядывал за дверью в зеркало, но вместо официанта в заведение вошла уборщица.
С темнотой, раздвинувшей интерьер остекленного зала до представительского фасада, так что порой казалось странным, что прохожие меланхолично проходят сквозь столики, не запинаясь о них, он расплатился по счету, попросил вызвать такси и в третий раз пошел в туалет. Обе кабинки были пусты, в обоих писсуарах плавали пластиковые таблички с давленным предупреждением по-английски: «Out of order». Пахло горелой проводкой. Подорогин уже хотел идти прочь, как в верхнем правом углу над входной дверью заметил обгоревшую камеру наблюдения. Точно такой филипсовской системой оборудовался торговый зал «Нижнего». От камеры по потолку стлались черные, отчетливые, как волосы, струи копоти. Никаких признаков внешних механических повреждений на аппарате не было. Лопнувший по стыку сборный корпус, пустая дымящаяся глазница объектива — все говорило за то, что возгорание случилось внутри камеры.
Именно потому, что Подорогин был знаком с этой системой, для него не составило труда найти пункт видеонаблюдения. В ответ на ошарашенные взгляды поваров и посудомоек он орал коротко: «Сигнала нет!»
Помещение пункта напоминало второпях прибранную бойню. Размашистые кровавые полосы покрывали пол, стены и даже мониторы. Разило порохом и почему-то кофе. Осматриваясь, Подорогин прикрыл за собой дверь. Кровавые полосы на полу сходились на пороге подсобки, которая оказалась заперта. Впрочем, даже если бы она была открыта, он вряд ли осмелился бы заглянуть внутрь. На пульте управления лежали наручники и резиновая дубинка с вертикальным захватом. Кассетные гнезда всех четырех видеомагнитофонов были разбиты и пусты, силовые и соединительные кабели обрезаны. Несмотря на обилие следов крови и запах пороха, Подорогин не нашел во всей комнате не только пулевых отверстий, но и стреляных гильз. Тогда, будто чувствовал неуверенность в ногах, он встал к пульту, накрыл лицо ладонями и со всей силы давил на лоб и подглазья, сдерживаясь, чтобы не упасть или не сотворить иной обморочной глупости.
Наталье — домой и на сотовый — он принялся звонить еще из такси, однако в квартире никто не брал трубку, мобильный был вовсе отключен. Волнуясь, он уже не стеснялся ругаться вслух, беспорядочно давил на клавиши набора, бросал и снова хватал телефон и, поймав на себе взгляд водителя в зеркале заднего вида, наорал на него в сердцах.
Прежде чем войти в подъезд, он несколько минут наблюдал за ним из арки между домами напротив. Окна квартиры были освещены. Все казалось спокойно. Двор был пуст, если не считать маячившей у «стены плача» неуверенной, заходившейся от кашля фигуры с собакой на поводке. От снежной бабы остался сплюснутый бугорок черного льда.
В лифте, натянув шапку пониже на лоб, Подорогин проверил пистолет, выключил звонок на телефоне и рассеянно потрогал оплавившиеся от сигаретных прижиганий кнопки вызова этажей.
Звонить в дверь он не стал, вместо этого, прислушиваясь, склонился к замку. На косяке и притолоке запеклись зернистые брызги извести. В квартире стояла тишина. Работающий телевизор и шум воды у соседей лишь оттеняли ее глубину. Чувствуя, как что-то тяжелое начинает поворачиваться и колотиться в горле, он решился на последнюю уловку — снова звонить на домашний номер по мобильному. Телефон он нашел не сразу и рылся в карманах с таким остервенением, будто под одежду к нему заползла змея. Длинные и тягучие, как жгуты, гудки, казалось, разлетались из трубки по всему подъезду. За дверью ничто не отозвалось на них. Роговица пыльного глазка лучилась бельмом белого света посредине. Подорогин задержал дыхание. Ему часто и с воодушевлением рассказывали вещи, которых в минуты ярости он совершенно не помнил про себя. Он отмахивался, до последнего не верил этим россказням, пока после ссоры с Натальей не прочитал в медицинской книжке описания ее увечий.
…Так он опамятовался лишь в пустой прихожей, аккурат посредине между гостиной и распахнутой настежь входной дверью, с пистолетом в руке, которым водил по сторонам, будто фонариком.
В прихожей не было ни мебели, ни ковровой дорожки, ни даже прошлогоднего календаря с постером «ДДТ». Стены ее — как, впрочем, стены видневшихся в голые проемы гостиной, кабинета и спальни — покрылись свежим слоем известки. Единственное, что тут еще могло служить напоминанием о прежнем интерьере, были следы от обувной полки и трюмо на паркете. Подорогин вернулся к двери, прикрыл ее (что удалось не сразу, так как замок был выломан вместе с частью косяка) и быстро, точно вор, исследовал комнаты.
Квартиру вычистили и перекрасили так, как это обычно делается накануне заселения. Лишь в кабинете на стенах оставались вкривь и вкось наклеенные копии каких-то планов.
После разгрома в пункте видеоконтроля он боялся увидеть нечто подобное и здесь. Не обнаружив следов крови и признаков борьбы и потому уверенный, что проглядел что-то, он было двинулся по следующему кругу, но споткнулся, ударил кулаком по стене и бил по ней до тех пор, пока не почувствовал боль.
Наталья решила съехать. Разумеется. Квартира обрела ровно тот вид, в каком была прошлой весной, когда маклер впервые привел их сюда для «пристрелки». Правда, представлялась сомнительной не только фантастическая скорость, но тщание и, если угодно, изящество, с какими все это было провернуто. Да и, кроме того, зачем понадобилось оставлять свет в пустом доме?