Никогда раньше Дарник не видел, чтобы кто-то вот так просто смеялся от радости при виде другого человека, и сперва даже не знал, как к этому относиться. Единственное, с чем это можно было сравнить, — с бросающейся навстречу своему хозяину радостной собачонкой. Потому-то многие и держат собачонок за их всегдашнюю без всякой корысти радость, размышлял князь. Но, странное дело, сравнение рабыни с презренным животным не только не принизило влюбленную девушку, а как-то по-особому вознесло ее над всеми его былыми наложницами. Те всегда стремились повыгодней раскрыться перед ним, заинтересовать своими ужимками, рассуждениями и переживаниями, жадно требуя взамен часть его мыслей и чувств, и обижались, если он не очень хотел этим с ними делиться. Адаш вела себя совершенно иначе, обязательно терпеливо дожидалась от него какого-либо, часто непроизвольного, знака, что теперь он свободен и не прочь освободиться от княжеских забот, и тут же оказывалась рядом, чтобы не осыпать его пустыми словами, а просто ласкать и любить. Причем, встав с княжеского ложа, она тут же превращалась в прежнюю рабыню, готовую разносить еду воеводам и даже прислуживать Лидии, так как на дромон прежних служанок стратигиссы из крепости не взяли.
На стоянке в Корчеве князю донесли, что один из бойников тискал Адаш, поймав в трюме, и как хазарка от него отчаянно отбивалась.
— Привести его! — приказал Рыбья Кровь.
Бойника привели.
— Все так и было?
— А что, у тебя стратигисса есть. А она рабыня. Ты ее так и не вернул заградцам, как обещал. — Бойник знал, что увиливать в разговоре с князем гиблое дело, поэтому предпочел открыто дерзить. — Я, между прочим, заслужил фалеру от тебя за вторую битву с кутигурами.
Последнее было беспроигрышным аргументом, все фалерники состояли у князя на особом счету, сама проявленная ими доблесть возносила их выше иных воевод.
— Принесите его пожитки, — распорядился Дарник.
Товарищи бойника сбегали и принесли.
— Твои солиды при тебе?
— При мне. — Бойник выразительно звякнул нашейным мешочком с золотыми монетами.
— А теперь за борт и по воде к берегу. И два года в Липове чтобы не появлялся. Ясно?
— А может, заплачу виру за обиду и останусь?
— Можешь и остаться, — почти согласился князь. — Но через два дня я найду причину, по которой тебя следует повесить. Или думаешь, не найду?
По рядам собравшихся вокруг воинов пробежал легкий смешок.
— Ты уж точно найдешь, — со вздохом признался бойник и стал прощаться с товарищами, перед тем как прыгнуть с пожитками в осеннюю, уже холодную воду и плыть к недалекому берегу.
Пополнив запасы воды, вина и фруктов, княжеский дромон двинулся в обратный путь и через неделю присоединился к ожидавшей его в условленном месте флотилии. К радости Дарника, дромон Лисича тоже уже находился там. Ветеран-хорунжий рассказал, что возле Таврики его перехватили два херсонесских дромона и отвели в свой город. Там, однако, имя липовского князя и развивающееся на мачте рыбное знамя произвело привычное магическое действие. Никто не только не чинил какие-либо допросы и наказания, но, напротив, липовцам беспрепятственно позволили выйти на городскую пристань и перевести на словенские торговые лодии полсотни бойников и сто жен. Полностью уверенные в счастливой судьбе своего князя, лисичцы сочли за благо не искать его вдоль Таврики, а побыстрее возвращаться в Романию.
Выяснилось, что тяжелее всего за это время досталось как раз тем, кто остался у азиатского берега. Чашевидная бухта плохо укрывала от разгула волн, поэтому половину ожидательного срока дромоны только и делали, что с риском перевернуться крутились туда-сюда у скалистого берега. И теперь все навклиры в один голос призывали немедленно уходить в Константинополь.
Дарник же опять сделал по-своему. Воспользовался установившимся затишьем и два дня гонял дромоны друг против друга в игровом сражении, хотел хоть немного приучить липовцев к боевым действиям в новой для себя обстановке. Сближаясь, суда перебрасывали к «неприятелю» мостики с крючьями и перебегали по ним с палками наперевес. В азарте немало было поломано весел, набито шишек, перерублено веревок. Команды судов тоже сумели блеснули мастерством, не дав в этих столкновениях дромонам сильно повредить друг друга. Как следует испытали и возможности судовых баллист. Они оказались на треть мощней липовских камнеметов. Пудовые камни летели из них почти на стрелище, а полупудовые на целых полтора. Не довольствуясь этим, князь приказал вдоль каждого борта намертво укрепить по три треноги с собственными камнеметами — пусть будет приятная неожиданность для тех, кто рискнет идти к ним на абордаж.
Теперь действительно можно было плыть дальше. Еще три дня пути — и вот он, сказочный Царьград: сотни судов, тысячи многоярусных домов, десятки тысяч людей, видимых с любого места одновременно! Казалось, даже сама прибрежная вода гордится своей принадлежностью к великому городу. Дарник смотрел вокруг и вверх и вниз, стиснув кулаки и зубы, — и ни за что не хотел всем этим восхищаться!
Справиться с замешательством помогли дела сиюминутные. К княжескому дромону подошла сторожевая бирема, и ее архонт приказал словенам следовать за ним. Дромоны вошли в бухту Золотой Рог. Плыть приходилось осторожно, чтобы не налететь на малые лодки, сновавшие здесь по всем направлениям.
Едва дромоны пристали к каменной аккуратной пристани, как явился важный мирарх с целой свитой, приглашая князя с воеводами на прием в военный департамент. Дарник решительно отклонил это приглашение:
— Мы и так потеряли слишком много времени и теперь хотели бы наверстать упущенное.
— Храбрый князь напрасно опасается сходить на берег. Ему в Константинополе ничто не угрожает. После всего, что было сделано, нам всем остается только должным образом это как следует исправить и оправдать.
— Было обещано, что с нами на Крит пойдет ромейский архонт и все нам скажет.
Как ни уговаривал мирарх, Рыбья Кровь твердо стоял на своем: как можно быстрей отправляться к месту воинской службы. И стратигиссу он согласен был отпустить не здесь, а только отойдя от города на две ромейских мили.
Через несколько часов на дромон поднялся обещанный архонт и, приняв на суда продукты для себя и товары для критского войска, флотилия словен снова вышла в море, теперь уже Пропонтидское. Их сопровождали две биремы, и позади не спеша разрезали воду еще три дромона.
В двух милях от города Дарник, как и обещал, остановил свой дромон, и к нему вплотную приблизилась бирема, на которую в обмен на шкатулку с золотыми солидами перешла Лидия и десять других дикейских знатных заложников.
Рыбья Кровь вздохнул с огромным облегчением: последние дни он все время ожидал какого-нибудь отчаянного поступка от стратигиссы и был рад, что ее душевный недуг так ничем и не закончился.
Отец Паисий за пленниками не последовал. Еще когда входили в Золотой Рог, он попросил князя взять его с собой.