Рогожин пробежался по комнате. Пинком снес бутылки с журнального столика. Отшвырнул табуретку. Снова подошел к окну, потер небритую щеку стволом пистолета.
Тишину ночной квартиры разорвал звонок. Пиликал мобильный.
— Да! — гаркнул Денис.
— Босс, мы вас потеряли, вы где, босс? — проблеяла козлетоном трубка.
— Где-где? В Караганде, идиоты! Я за что вам бабки плачу? Вы, суки, уже совсем охренели там?! Что значит «потеряли»?!
— Ну, машины, босс… Занесло…
— Мне по херу твои проблемы, Дима, мне по херу! Пойми! У меня под окнами Гоша Знаменский братву ждет! И, твою мать, дождется! Слава богу, они такие же разгильдяи, как и вы…
— Да тут они все, знаменские… — выдал Дима Токарев, за рост прозванный Каланчой. Злые языки, впрочем, утверждали, что Диму так прозвали не за внешние данные, а за то, что мужик был никудышный, засранец, одним словом, и ударение в кличке ставили на первый слог.
— Чего? — не понял Денис.
— Ну, тут они, в общем. Вот Виталик Гошке звонит тоже…
Рогожин кинулся к окну. Тень в машине приставила ладонь к уху. Другая рука энергично размахивала сигаретой. Знаменский разговаривал с кем-то.
— Мать вашу, вы что там делаете, Дима?
— Да влетели мы с ними…
— Куда?
— Ну, типа, в сугроб. Занесло нас. И их тоже. Я к тому звоню, босс, что братва тут терки завязала. В общем, разводящий нужен, без него сложно.
— Я тебе голову откручу, сволочь. Мне наплевать! Я что, за вас все должен делать? А вы мне на кой хрен сдались тогда?! Решайте проблему по-быстрому и ко мне! Ты чего, не понял, Каланча? — меня, не ровен час, на ножи посадят. Быстро ко мне, всей кодлой!
Он хлопнул телефоном о подоконник и прошипел:
— Скоты.
За окном немного изменилась диспозиция.
Трое забрались в машину. На улицу выбрался сам Знаменский. Он внимательно присмотрелся к окнам Рогожина. Денис отошел за занавеску, направил дуло пистолета на темную фигуру внизу.
Снова запиликал мобильный.
Тень Гоши делала знаки рукой. Денис присмотрелся. Знаменский показывал на трубку в своей руке.
«Это он мне звонит, — ошалело подумал Рогожин. — Вот сука…»
Ему стало до слез обидно, что в свое время он не смог переманить на свою сторону такого человека.
— Слушаю, — ответил Денис.
— Господин Рогожин? Будем считать эту несостоявшуюся встречу последним китайским предупреждением. Если вы не уйдете со «Стадиона» и не прекратите свою деятельность, нам придется увидеться снова.
— Пошел в жопу! — заорал Рогожин в ответ на короткие гудки телефона.
Под Санкт-Петербургом.
Февраль 2025 года
Дом Вязниковых.
Катерина нахохлилась, как воробей, будто лакмусовый листочек был в чем-то виноват. Сердито нахмурилась, вздохнула и засунула небольшую пластиковую коробочку обратно в упаковку.
Тест на беременность.
На душе было пусто. По пояснице вниз пробегали гадкие мурашки — реакция на страх, оставшаяся еще с детства.
Результат положительный. Две черточки в окошке. Подарок судьбы, из тех, про которые принято сочувственно говорить: «Все, что ни делается, то…»
Возле зеркала Катя машинально поправила и без того идеальную стрижку несколькими скупыми движениями. Чуть-чуть тронула губы бежевой помадой, одернула короткий джинсовый жакетик и вышла из туалета. Подходило время последней лекции. В коридорах университета толпились студенты, но возле нужной аудитории никого не было. Что, впрочем, было неудивительно. Ректорат с невиданной заботой о слушателях поставил «Историю религий» самой последней парой. Наверное, чтобы не напрягать без того просушенные мозги подопечных. Решение явно было неудачным. Преподаватель читал лекции так, будто пересказывал нудную ленту никому не интересных новостей. Студенты кисли уже на первых минутах и пытались улизнуть по любому поводу
Почему Лев Григорьевич так не любил свой предмет, для Кати оставалось загадкой. Он никогда не пытался разнообразить текст лекции, никогда не использовал пылящийся в центре класса голографический проектор, хотя имел полный набор голограмм ко всему курсу. Любовь к мифам и сказаниям ей привили еще в детстве мама с бабушкой. И Катерина упрямо посещала «Историю религий». Ей нравилось то чувство соприкосновения с тайным знанием, которым были насыщены древние саги. Что было тут же отмечено студенческим бомондом. Своими конспектами Вязникова выручала весь курс.
Аудитория была заполнена сияющей пустотой, что было естественно, согласно постулатам дзэн-буддизма.
«Ну и ладно», — подумала Катя, опускаясь на скамью где-то посередине аудитории. Она углубилась в свои мысли. На повестке дня были более серьезные вопросы, чем взаимоотношения между преподавателем и студентом. Какими бы ее родители ни были «мировыми», поджилки все-таки тряслись. И основательно. Катерина поймала себя на том, что переживает вовсе не из-за родителей. Они действительно мировые, достаточно только все объяснить. На самом деле ее пугало то новое состояние, в котором она теперь пребывала. И еще: что же теперь делать? Аборт? Оставлять ребенка?
Память услужливо вытащила из небытия давний разговор. Они лежали в наспех сооруженной кровати. Влад курил и смотрел куда-то в потолок. Чтобы вывести его из этого состояния, она мрачно пошутила:
— А представь, что я залетела.
Он дернулся и нервно переспросил:
— Чего?!
Даже его итальянские черные кудряшки встопорщились от негодования.
— Что ты так испугался? — насмешливо спросила Катерина. — Мы же предохраняемся.
Но она все равно надулась. Хотя головой понимала, лучше сейчас прояснить отношения, чем потом…
Впрочем, сейчас его мнение интересовало ее в последнюю очередь. Ложное джентльменство, красивые жесты, позы, маски. Вся эта мишура выглядела сейчас чем-то вроде сухих осенних листьев, от которых избавляются засыпающие деревья. У них впереди трудная и длинная зима, серьезное испытание.
Всю жизнь терпеть возле себя глупое, но красивое ничтожество? На такой подвиг она не способна.
Теперь Катю интересовали три вопроса. Как такое могло случиться, если они постоянно предохранялись? Этот вопрос можно было бы отнести к риторическим, если бы не следствие. Как этого избежать в дальнейшем? И что делать с ребенком?
Она так глубоко задумалась, что вздрогнула, когда услышала голос однокурсника:
— Вязникова, уснула, что ли? Подъем! Лекция кончилась.
Катя неожиданно сообразила, что это была первая лекция, на которой она не вела конспект. Фыркнув в сторону однокашника для проформы, Катерина вышла.