— Итак, Анакин, — произнес Палпатин, пока остальные отходили подальше.Ты проводил своего друга?
Скайуокер кивнул.
— Если бы я ненавидел Гривуса меньше, то пожалел бы его.
— Да? — Палпатин заинтересовался. — Разве джедаям позволена ненависть?
— Фигуральное выражение, — отмахнулся Анакин. — Не имеет ничего общего с моими чувствами к Гривусу. Оби-Ван скоро привезет его голову.
— Разумеется, — промурлыкал канцлер, взяв Скайуокера за руку и провожая его к выходу, — если Совет не ошибся. Я по-прежнему считаю, что мастер Кеноби не годится для этой работы.
Анакин сердито дернул плечом. Почему все хотят говорить о том, о чем он — не хочет?
— Совет был… уверен в своем решении.
— Уверенность такая прекрасная вещь! — воскликнул канцлер. — Хотя часто случается так, что самые уверенные как раз и совершают ошибки. Что будет делать Совет, если Кеноби окажется не способен справиться с Гривусом без твоей помощи?
— Понятия не имею. Полагаю, что они будут думать над этим, если и когда это событие произойдет. Джедаи учат, что упреждение отвлекает.
— Я не философ, мой мальчик, в моем роде деятельности упреждение часто — единственная надежда на успех. Я должен предвидеть действия моих противников и даже союзников. Даже… — он с улыбкой широко повел ладонью.Моих друзей. Это единственный способ подготовиться, извлечь выгоду из создавшейся ситуации и соответственно избежать бед.
— Но если беды случаются по велению Великой силы…
— Боюсь, что я не верю в веление Силы, — сказал Палпатин, теперь он улыбался сконфуженно. — Я верю лишь в нашу волю. Я верю, что все хорошее в нашей цивилизации идет не от слепых действий некоего мистического энергетического поля, но от сфокусированной воли народа: законников и воинов, изобретателей и инженеров, каждым своим дыханием сражающихся за культуру Галактики. За улучшение жизни всех ее обитателей.
Теперь они стояли перед сводчатой дверью кабинета.
— Входи, пожалуйста, Анакин. Как бы ни радовала меня философская беседа, я не поэтому попросил о встрече с тобой. Нам необходимо обсудить одно дело, и боюсь, весьма серьезное.
Через внешние палаты они прошли в небольшой личный кабинет Палпатина. Скайуокер уважительно встал в сторонке с другой стороны стола, но канцлер указал ему на кресло.
— Устраивайся поудобнее, мой мальчик, не стесняйся. Некоторые новости тебе будет сложно выслушать.
— Как и все в эти дни, — буркнул Анакин, следуя совету.
Палпатин, кажется, не услышал.
— Вопрос касается мастера Кеноби. Мои друзья из сенаторов услышали некоторые… тревожные сплетни о нем. Многие в Сенате полагают, что Кеноби не подходит для задания.
Анакин сдвинул брови.
— Вы серьезно?
— Более чем. Ситуация… весьма запутанная. Анакин. Похоже, что кое-кто в Сенате сожалеет, что мне предоставлены особые полномочия.
— Да об этом твердят с Геонозиса. К чему сейчас-то беспокоиться? И каким образом тут замешан Оби-Ван?
— Я как раз подхожу к этому пункту, — канцлер глубоко вздохнул и развернул кресло так, чтобы можно было смотреть на город за транспаристилом окна. — Разница заключается в том, что сейчас некоторые сенаторы — на самом деле довольно большое их число — утратили веру в демократию. Не в силах добиться своего в Сенате, они организовали некий заговор, готовятся сместить меня… иным путем.
— Вы говорите о государственной измене? — Анакину хватило выучки, чтобы прогнать воспоминание об использовании этого слова рядом с именем Оби-Вана.
— Боюсь, что так. Слухи утверждают, что заправилы этой группы могли пасть жертвой… убедительных сил… Совета Ордена и что они станут исполнителями заговора Совета против Республики.
— Я… — Анакин повесил голову. — Да нет… это нелепо.
— И возможно, ложь. Вспомни, это же только слухи. Подтверждений тому нет. Болтовня в Сенате редко бывает правдивой, но если все-таки говорят правду… мы должны подготовиться, Анакин. Друзей среди сенаторов у меня все еще хватает, чтобы уловить, откуда и куда дует ветер. И я могу догадаться, кто там заправляет. Собственно, сегодня днем я встречаюсь с делегацией предполагаемых заговорщиков. Я бы хотел, чтобы ты тоже присутствовал.
— Я?
Почему его не могут сегодня оставить в покое? Хотя бы на пару часов?
— Зачем?
— Твое чутье, Анакин. Способность прочитать злое намерение. Я не сомневаюсь, что сенаторы виртуозно прячут истинные лица. С твоей помощью мы сорвем вуаль и раскроем истину.
Анакин вздохнул, потер глаза, те жгло. Как он мог подвести Палпатина?
— Я готов попытаться.
— Мы не будем пытаться, Анакин. Мы сделаем. В конце концов, это же всего лишь сенаторы. Большинство из них не может спрятать своих мыслей от поедающего мозги червя-слепыша, что уж говорить о самом могучем джедае в Галактике?
Канцлер откинулся на спинку кресла и меланхолично переплел пальцы.
— Совет Ордена — другое дело. Тайное общество настроенных против демократии существ, обладающих невероятной властью, как лично, так и коллективно… как мне пройти по лабиринту их замыслов? Вот зачем ты мне нужен в Совете. Если слухи верны, ты станешь последней надеждой демократии.
Анакин окончательно пригорюнился, подбородок его уперся в грудь, веки закрылись. Похоже, он вечно — чья-то последняя надежда.
Почему никто не хочет решать свои проблемы самостоятельно? Почему вечно все сваливают на него? Почему не могут оставить его в покое?
Как ему заниматься государственными делами, когда Падме может умереть?
Не открывая глаз, он медленно произнес:
— Вы все еще не сказали, как здесь замешан Оби-Ван.
— А это! Что ж, это самая трудная часть. Тревожная часть. Похоже, что мастер Кеноби находится в контакте с неким сенатором, который, по слухам, является одним из главарей заговора. Очевидно, в очень близком контакте. Слухи утверждают, что его видели, когда он нынче утром покидал резиденцию этого сенатора в… неподобающий час.
— Кто? — Анакин открыл глаза, выпрямляясь в кресле. — Кто этот сенатор? Давайте его допросим.
— Прости, Анакин, но скорее — ее. Сенатор — женщина. И ты эту женщину, кстати, неплохо знаешь.
— Вы…
Нет, он не слышал этого. Не мог.
— Вы имеете в виду…
На имени Анакин поперхнулся.
Палпатин с грустным пониманием взглянул на него.
— Боюсь, что так. Скайуокер прокашлялся.
— Но это невозможно! Я бы знал… он не… не могла она…
— Порой не замечают лишь те, кто ближе всего, — грустно произнес канцлер.