Она отняла его руку и сделала своей.

На более высоком, метафизическом уровне сражение шло при помощи символов. Кейнова Погибель сплел из себя тугой узел: комок воспоминаний и намерений, любви и злобы, ненависти, страха и похоти. Она окутала узел собою, перекатывая так и эдак, подергивая выступающие нити, терпеливо расплетая клубок. Он стягивался от каждого ее прикосновения: этот узел был символом его личности, структуры сознания, которую поддерживает энергетический резонанс нервной системы. Сейчас ее поддерживали руны, начертанные на клинке, который сжимали они вдвоем. Расплести клубок – значило сгинуть в неоформленном потоке Силы. Это была смерть.

Окончательная смерть. Распад личности и рассудка.

Абсолютное ничто.

Фронт битвы колыхался между двумя этими крайностями, и главным оружием в ней была логика боли: «Вот так – больно, да? А вот так? Разве ты не знаешь, как легко избавиться от боли? Просто отойди…»

Он бил ее отцовскими кулаками; она раздирала ему брюхо родами; он жег ее унизительным презрением Делы, когда женщина, отнявшая его девство, назвала его мальчишкой при своем новом любовнике; она давила его удушающей тоской осознания того, что она всегда будет второй в мужнином сердце. Разделяя с ним боль, она изучала его, а он – ее; они стали ближе, чем муж и жена, чем мать и дитя, и близость эта делала битву еще более жестокой. Сражались они с бешеной страстью обманутых возлюбленных.

И Кейнова Погибель проигрывал.

Он погружался во тьму…

Пожран царицей актири.

В одном лишь были вполне согласны противники. Стоило ему почуять близость чужой руки, как он бил наугад, и она вела его руку. Если его упорство ослабнет, она пожрет его живьем. Если ее упорство поколеблется – он извергнет ее во тьму внешнюю. Не сразу понял Кейнова Погибель, что глаза его плотно зажмурены, что чувства, которыми он ощущал приближение чужих, не ему принадлежат, но ей: зловещий нюх на дыхание жизни, оплодотворявшей груды мяса вокруг него и делавшей их людьми.

Вот тогда он понял, что она уже слишком много отняла у него. Сумей он узреть хоть малейший шанс к спасению – ухватился бы за него зубами и когтями, но шанса не было. И на него накатило спокойствие. Безмятежность.

В этой безмятежности он нашел силу.

Пусть он уйдет в небытие – но уйдет сражаясь.

Собственные чародейские способности дарили ему неожиданную поддержку: так же, как богиня могла заставить его нервы резонировать в тон своим мыслям, так и жертва ее могла настроить на нее свой разум. Сосредоточив внимание на комке пустоты, куда провалилась его левая рука, Кейнова Погибель нащупал там ее краешек ее восприятия. Через нее он ощущал капитана баржи, матросов и шестовых и обширную кляксу хворей и нарастающего безумия – город выше по течению; чувствовал, как плещется в реке рыба и как омывает вода тину и траву, которыми рыба кормится.

Вот теперь он проник в мысли богини. Конечной целью ее было не захватить телесную оболочку противника: она послужит ей плацдармом, ступенью. Богиня жаждала реки и больше того – всего, что касалось реки и что омывала река на своем протяжении. Жаждала Силы всего живого, струившейся через тело ее противника. Стремилась нырнуть с ним вместе в глубочайший омут, покуда река не смоет их души.

Перебирая бессчетные души, которых мог коснуться при ее посредстве, Кейнова Погибель искал ту, что хоть на миг отвлекла бы внимание царицы актири, затупив бритвенное лезвие ее мысли. Далеко-далеко приглушенный, но мучительный, как заноза в отмороженном пальце, столь слабый и потаенный, что едва ли смогла бы царица актири уловить его без помощи своего упрямого и даровитого противника, слышался сдавленный стон предельного ужаса.

Маленькая девочка звала маму.

6

Доссайн из Джантоген-Блафф, мастер-связист из монастырского посольства в Анхане, установил Артанское зеркало на окованном медью сундуке, в котором то обычно хранилось. Навес на корме баржи, сложенный из сломанных ящиков и просмоленной бумаги, соединялся с подобным, что соорудили матросы, чтобы осенние дожди не заливали недвижное тело посла Райте.

Вокруг Райте бдили четверо эзотериков с длинными посохами. Временами один из монахов протягивал свое оружие в сторону лежащего, но стоило оконечности посоха приблизиться к тому на длину руки, как звенящий клинок, блеснув, отсекал от него еще кусок. Глаза Райте оставались закрыты, и поза не менялась, если не считать мгновенной судороги, сопровождавшей каждый удар.

Палубу усеивали деревянные обрубки. У входа под навес стояли еще двое монахов с запасом целых посохов. А за порогом еще четверо суровых братьев, преграждавших путь любопытствующим матросам и капитану, все более озлобляющемуся с каждым часом.

Доссайн сумрачно покосился на своих помощников – брата-хранителя и брата-чтеца. Те одинаково неуверенно пожали плечами. Мастер-связист устало потер глаза; поездка в бешено несущейся карете от Анханы до пристани, где стояла на приколе баржа, заняла больше суток, и монах никак не мог избавиться от утомления и озноба. Он начинал подозревать, что подхватил ту же лихоманку, с которой слег исполняющий обязанности посла Дамон, который так и не смог приехать, невзирая на ясно выраженное желание явиться сюда лично и оценить ситуацию собственными глазами.

Дамон полностью отдался поискам своего забожского коллеги с того момента, как посол Райте не явился, как ожидалось, в посольство несколько дней тому назад. Наедине он признавался Доссайну, что, по убеждению его, в Анхане, равно как по всей Империи, творилось нечто несказуемо ужасное и у истоков этого ужаса загадочным образом стоял Райте. Он бессвязно бормотал что-то про Кейна, и патриарха, и как тайные враги тянут лапы к монастырям и врио посла Дамону лично, и мастер Доссайн успешно отметал его слова как лихорадочный бред – до того часа, когда вступил на борт проклятой баржи.

Во всяком случае, он и заподозрить не мог, что нелепый донос капитана окажется верным во всех подробностях. Невозможная эта истина заставляла его против воли опасаться, что в Дамоновом бреду могло оказаться больше правды, чем может логически заподозрить разумный человек.

Доссайн уже связывался через зеркало с посольством, и его уверили, что следующий сеанс связи примет лично Дамон.

Без охоты он принялся за дыхательные упражнения, призванные настроить его Оболочку в резонанс с вибрациями грифоньего камня, питавшего зеркало. Еще секунда – и слившиеся Оболочки настроились на цвет и форму Оболочки Артанского зеркала в посольстве. Отражение Доссайна в зеркале сменилось физиономией брата-динамика из Анханы; мастер-связист приветствовал его согласно обычаю и попросил позвать посла Дамона.

Волосы Дамона были всклокочены, по лбу струился пот; глаза походили на вареных устриц и отчего-то не могли глянуть на собеседника прямо.

– Мы провели предварительный осмотр, господин посол. Ситуация, – Доссайн нервно поерзал, – соответствует описанию речников. Посол Райте скован необъяснимым риктусом. Он не говорит и не движется, кроме как для того, чтобы поразить мечом любое тело, готовое его коснуться. Наши противочарные сетки бесполезны и требуют починки: когда мы попытались опутать его, он рассек сеть прежде, чем та сомкнулась над ним.