Поэтому я начинаю:
– Вам говорили, что я умру тамь, внизу !
После тридцати лет «ки-йя!» мой голос похож на сирену воздушной тревоги. И без особых трудностей перекрывает гвалт возбужденных голосов.
– Я обещал, что вернусь !
Я показываю Яме волчий оскал и громко спрашиваю:
– Вы помните правило номер два?
Мои слова встряхивают людей, точно атлантический шторм: все как по команде начинают орать, рычать, свистеть. Они собираются вокруг меня плечом к плечу – бурлящая масса кровожадных и искалеченных существ. Кажется, что сказанное мной пробудило их от долгого сна.
Охранники стреляют, и стрелы не минуют цели. Брызжет кровь. В воздух взлетают ошметки кожи и осколки желтых костей. Убитые и раненые валятся на каменные плиты. Парень, который поддерживал меня, нечленораздельно мычит и падает навзничь – стрела прошила его насквозь, пробив в груди рваную дыру. Не добежав до платформы совсем чуть-чуть, Орбек останавливается и сгибается пополам – в живот ему угодил дрот. Двое заключенных бросаются ему на помощь, но он выпрямляется и продолжает свой путь. Арбалетом его не взять. Охранникам-то невдомек, что узник сумел разжиться кольчужкой.
Десять секунд для перезарядки самострелов.
Мне хочется выкрикнуть парням что-нибудь ободяющее – ведь им предстоит штурмовать мостки, – но слова не идут на ум. Генри свидетель, все толковое разом вылетело из головы. Хотя я считался хорошим актером, который разбирался в драматизме сюжетов.
Указав ножом на Орбека, я кричу:
– Смотрите!
Он оставил своих помощников далеко позади. Двое из трех солдат, охранявших платформу, бегут по ступеням на перехват, а третий, оставшись у лебедки, целится из арбалета. Первого противника Орбек сносит, как таран, и одобрительный рев сотрясает старинные стены Ямы. И тут он начинает играть на публику. Второй охранник пытается ахнуть его дубиной. Но Орбек отражает удар профессиональным верхним блоком – точно как я учил его – и проводит «абнеко», контрудар сверху, который сминает шлем противника и заставляет солдата попятиться.
– Это не дуэль! – кричу я. – Убей ублюдка!
Первый охранник, оставшийся за его спиной, поднимается на ноги и бьет Орбека дубиной под нижнее ребро. У кольчуги нет внутренней прокладки, и мощный тычок сгибает огриллона, как сломанную куклу. Но тот быстро приходит в себя и, развернувшись, берет солдата в борцовский захват. Его противник отчаянно цепляется за правый локоть Орбека, и уже пытается высвободить собственную, прежде чем до него доходит, что его противник – не человек.
У огриллонов есть клыки.
Охранник издает тонкий визг, потом хрипит придушенно, когда огриллон, вонзив клыки в его подбородок, прокусывает кость, мышцы, язык и небо. Загривок у Орбека – как у дикого кабана. Мотнув головой, он вырывает челюсть противника и выплевывает ее на пол. По подбородку его струится кровь.
Потом огриллон одной рукой хватает охранника за шиворот, другой – между ногами, поднимает его над головой и вопит, обращаясь к обитателям Ямы:
– Я Черный Нож! Я Орбек Черный Нож!
Те отвечают ему громоподобным ревом.
Орбек швыряет солдата на пол галереи, как кусок мяса в клетку со львом. Зэки быстро обступают упавшего, и через мгновение его визг обрывается. Похоже, вкус крови вдохновил Орбека сильнее, чем все мои призывы, которых я так и не придумал. Он поворачивает измазанную кровью физиономию к солдату в помятом шлеме, и тот вдруг вспоминает о каком-то срочном деле на дальней стороне Донжона.
Три-четыре охранника, частично сохранившие присутствие духа, разом стреляют в Орбека, но ни одна из стрел не попадает в цель, а посему огриллон даже не обращает на них внимания. Он бросается вверх по ступеням, и солдат, стоящий на платформе, стреляет ему прямо в лицо. Но, по счастью, Орбек обладает реакцией боксера. Он быстро наклоняет голову в сторону, и стрела, царапнув ухо, отлетает от плеча, защищенного кольчугой. Охранник бросает арбалет и снимает с пояса дубину, но, вместо того чтобы побежать огриллону навстречу, ударить и сбить с лестницы, он осторожно отступает под прикрытие лебедки. Размахивая дубиной, словно стрелой башенного крана, он старается навязать Орбеку тактический бой и тем самым отвлечь его до прихода подкрепления.
Однако огриллон – умный парень и не вступает в бой с охранником. Он просто отгоняет солдата от лебедки ложным выпадом в голову, затем подымает тяжелую дубину над головой и сбивает один из предохранителей храповика. Чертова деталь разлетается вдребезги. Охранник с криком бросается на врага, но Орбек уклоняется от удара и с усмешкой сбивает второй предохранитель лебедки. Мостик-сходни начинает опускаться, как нож гильотины.
Если бы я знал, сколько мозгов окажется в башке у этого здоровяка, то выбрал бы кого-нибудь другого.
Когда сходни хлопаются о каменные плиты Ямы, охранники, стоящие наверху, наконец перестают заботиться о подержании тюремного порядка и задумываются о том, как спасти свою шкуру. Зэки бесконечным ревущим потоком устремляются на мостки. Здесь, внизу, томятся больше тысячи людей, которым нечего терять, и солдатам это известно. И у них хватает ума не торчать на месте.
Прежде чем первые узники добираются до середины лестницы, большинство охранников, пробежав по ступеням, собираются у обитой медью двери, которая ведет наверх – в Зал суда.
Донжон наш.
Нет.
Донжон мой .
Герой возвратился из страны мертвых.
Как и другие настоящие герои, он вернулся с чудесными дарами: способностями, которые уже стали его натурой и превзошли ограничения, налагаемые слабой смертной плотью. Он пришел как младенец: безымянный, слабый и плачущий. Он столкнулся с задачей, которая предстоит всякому воскрешенному герою – обуздать сотворившие его силы и добиться искупления у отца своего.
Иными словами, повзрослеть.
Когда его сознание вновь пересекло границы мира, он лежал ничком на грязных плитах, повернув в сторону лицо. Он чувствовал тепло камня, кровь, стекавшую по щеке. Вокруг гудело пламя. Кто-то сильными руками толкал его в спину, выдавливая из легких речную воду. Человек открыл рот, чтобы попросить о передышке, но его вырвало водой со сгустками крови прямо на руку. Он сжал пальцы в кулак.
– Кажется, очнулся, – произнес незнакомый голос.
Паря в липкой бесконечности, он не мог вспомнить, как его зовут и что это за место. Неужели он Кейн – калека, лежащий в собственном дерьме? В исполосованной пламенем ночи не угадывалось ни единого намека. Ноздри уловили тяжелый смрад Донжона. Он был почище вони отхожего места – едкий, перебивающий дыхание, как запах дыма артанских горнопроходческих машин, которые жуют в Забожье горные склоны.