Но тайну Алексею довелось узнать немногим раньше, чем он полностью осознал ее наличие. В тринадцать лет он совершил с отцом путешествие на далекий Алтай. Тогда-то и довелось узнать, что маменька на самом-то деле много знатней отца: крестьянкою же оборотилась для того, чтобы неприметно вступить в ту жизнь, где никакого места ей вовсе не было. Увлекательней любого романа оказалась история родительской любви. Пленником довелось отцу переступить ворота горной цитадели. Только спустя пятнадцать лет — другом и братом ее обитателей — он воротился в Россию. И воротился не один, а с юной княжною Феодорой.
Федора Ивановна не смогла в тот раз собраться с мужем и сыном: она носила тогда младшую из Алешиных сестер — Машеньку. А еще через год семью поразило чудовищное несчастье: мать умерла от змеиного укуса. От укуса, что и смертельным вовсе не показался спервоначалу, а все же убил! «Сколько сотен лет прошло… К другому яду и к другим змеям привыкли, что поделаешь…» — таковы были последние слова ее, принятые за предсмертный бред докторами и прочими свидетелями кончины.
Второй раз Алексею не суждено оказалось побывать в Белой Крепости. Семейное горе померкло в ужасах войны. Ну, а теперь уж и не доведется. Но что о том…
Сирин вздохнул с досадою. Придется все же заночевать на станции. В шенкелях уж судороги. Заночевать — это, пожалуй, сказано громко, но часа четыре подремать, вытянув ноги, он может себе позволить. Краткий отдых окупится потом. А вон и станционные огни. Хоть бы народа было поменьше.
Народа не оказалось вовсе. Заспанная смотрительша не пришла в восторг от необходимости ставить самовар ради одного проезжего. Щедрость последнего, впрочем, увеличила вероятность того, что чай не замедлит. В ожидании Алексей улегся на жалобно скрипучий черный диван, прихватив пару оставленных предыдущими путниками газет. Ничего любопытного, впрочем, не писали. Второй месяц продолжали судить и рядить о кончине Максимилиана Баварского, обсуждалась также и независимость Бразилии. И что только тут обсуждать, ясно же, что португальцы нипочем ее себе не воротят.
Сирин хотел было использовать газету по лучшему назначению — прикрыть ею лицо, чтоб вздремнуть немного, но из сеней, к досаде его, донеслись голоса.
Вошел впрочем, единственный прибывший, правда, нашумевший на нескольких.
— Не обессудите ли, сударь, что присоединюсь к самовару, — обязательным тоном начал он, но тут же перебил сам себя. — Ба! Кого я вижу, Сирин! Мне как раз сказали, что из Таганрога кто-то скачет! Какими же судьбами — да еще верхом?
— Сколько вопросов зараз, Налимов, — подавив досаду, приподнялся Алексей. — Понятно, почему верхом — до санного пути далеко, а в экипаже можно здорово увязнуть.
— Тогда к чему же спешка? — доброжелательность знакомца смягчала излишнюю дотошность его расспросов.
— Еле-еле десять дней выкроил, — улыбнулся Сирин, пытаясь вспомнить, мелькало ли имя Налимова в донесениях. Вроде бы и нет, во всяком случае на общих собраниях заговорщиков не встречались ни разу. Хотя это-то как раз ни о чем и не говорит. — Жена моя, не помню, знаешь ли ты, при Императрице.
Предлог-то, конечно, удобен, вот только вправду жаль, что как раз с Аннушкою и не довелось повидаться. Какое там! Полчаса разговора с Сабуровым, сменил коня да снова в путь. Но Аннет бы только обиделась, не объяснять же ей. Нет, не объяснять. Слишком уж она еще молода, осьмнадцать лет. Тем больше бы она не поняла мужа, что теперь ей, надо думать, нелегко: Государыня в горе и тревоге, впереди предстоят тяжелые часы…
Пожалуй, только вообразив испытание, что предстоит его молодой жене, Алексей Сирин сердцем ощутил трагедийный холод происходящего… Ах, душа моя, ты бы, конечно, захотела, чтоб я оказался теперь рядом… Но долг дворянский прежде всего — тебе должно быть при последнем вздохе Государя и рядом с Государыней, а мне… Право, хорошо, что ты меня не видала, рассказать тебе мой долг много труднее…
— Эй, Сирин, ты далёко улетел? — Налимов расхохотался. — Я говорю, у меня превосходная польская бричка. Я еду налегке, так что на двоих места достанет.
— Сам-то ты откуда теперь? — вместо ответа спросил Сирин.
Смотрительша внесла наконец пышущий жаром самовар. Как обыкновенно водится у простого люда, свежие бублики грелись на нем на манер ожерелья. Ох, хорошо! Стой, Алексей Никитич, ничего хорошего. Что б сказал Сабуров, узнавши, что ты собрался преломить хлеб с тем кто может быть замешан в этом деле? Когда везешь важнейшее изустное поручение? Может, Налимов и не виноват, да только очень уж некстати он на этой дороге и в этот день.
— Конягу твоего я только что видал, не думаю, чтоб ты не решился с ним распрощаться, — продолжал между тем Налимов. — Право, докатим с удобством! Я был ненадолго в крымском своем имении, да еще кое куда по делам заезжал…
— Так ты из Крыма? — безмятежно спросил Сирин.
— Да, с лета в столице не был. Не думал так задержаться.
С лета в глуши, а откуда ж знаешь, что двор в Таганроге, отметил Алексей. Всякое, конечно, бывает, слухи ходят своими дорожками. А все ж еще одно недоумение на чашу весов.
— Ну так, что, Алеша, чайку? — Налимов подсел к скобленому столу.
— Да знаешь… пожалуй, отхотелось мне. — Сирин старался не вдыхать манящий запах из заварного чайничка. — Вина в эдакой мурье приличного не достать, а то б я выпил.
— Ну, удивил ты меня… — Налимов принялся наполнять чашку свою кипятком. — Помнится, на биваках ты первый был по части чаю… Иной раз голую мяту либо смородиновый лист хлестал, когда ничего лучше не было, но без горячего никогда не обходился.
Да, в биваках-то вся заковыка. Половина русского офицерства друг с дружкою «на ты», можно ль верить, что дороги наши разошлись так, что не дотянешься и не докричишься… Что вчерашние боевые товарищи — враги. Что новая война началась… И она пострашней прежней.
— Привычка из детской, — произнес он, притворяясь, будто подавляет зевок. — Я ж тогда вовсе безусым был. С тех пор пришел к твердому выводу, что лучший чай заваривает вдова Клико. Ладно, пора мне в дорогу. Ноги размял, в тепле отогрелся, чего еще?
— Э, погоди, Сирин! — запротестовал Налимов. — Разве не вместе едем? Чем тебе плоха моя бричка? В кои веки довелось повстречаться, и вот на тебе!
— Не обессудь, — Сирин легко вскочил на ноги. — Тороплюсь. Будь у тебя тройка — другой разговор. Сердечно рад был встрече.
— Похоже, ты и впрямь изрядно спешишь.
Показалось ли Алексею, что слова Налимова прозвучали уж слишком многозначительно?
Через несколько минут он снова скакал по тракту.
Неотведанный чай все не шел из головы. Ведь глупость же, право слово, уж от чашки чаю никакого вреда бы не вышло. Это все Сабуров, чтоб ему самому так вот ускакать от поданного самовара! Ладно, пустое. Отец, кажется, тоже взялся работать над прожектом нового учреждения. Еще даже не ведая о том, что дело не придется теперь откладывать в долгий ящик.