— А где ж хозяева? — растерянно спросила Нелли.
— Неважно, разбежались, — Катя решительно хлопнула узкой дверкой.
— Ты чего?
— Если выше окошек вода не подымется, можно тут пересидеть, двери защитят, — Катя кинулась накидывать засовы на наружные двери.
— Кто отсюда убегал, похоже, не так думал, — заметила Нелли, прилипая носом к оконному стеклу: теперь нельзя уже было различить, где тротуары, а где мостовая, дома на супротивной стороне стояли в воде.
— Что тут за дрянь чернющая? — Катя потянулась к фаянсовой эперни, стоявшей на полке. Ладонь ее нерешительно забрала темный шар с некрупное яблоко размером.
— Ух, сколько шоколаду! — восхитилась Нелли, обозревая полки. — Интересно, придется ли за него нам платить, если не утонем?
— Ты это есть собираешься? — Катя с недоверием наблюдала, как Нелли переносит белый кувшин на столик, а затем, сняв со стопки тарелку, принялась наполнять ее всем понемногу.
— Еще как собираюсь, от Матрениных булок у меня уж воспоминанья нету! — Нелли налила из кувшина полную чашку. Шоколад грел пальцы даже через толстый фаянс.
— А нукось помрешь от этого шуколату?
— Я буду есть, а ты гляди! Не помру, значит, не ядовитый, можешь и ты перекусить. Если, конечно, останется чем, — Нелли залпом выпила чашку. — Хорошо, ох, как хорошо, сразу силы вдесятеро прибавилось.
Немудрено, что Катя видела шоколад впервые. Нелли и сама получала горстку конфект, запакованных по одной в золоченые бумажки и картонажи, лишь изредка, на день Ангела или на Рождество. Но самым обидным было то, что эти подарки Елизавета Федоровна запирала вместе с сахарницей и выставляла заветную корзиночку перед Нелли только за обедом, да еще надлежало непременно угостить всех за столом! Немудрено, свой шоколад должна варить не деревенская кухарка, а настоящий повар, какого у Сабуровых не было.
— А вот уж это жульничество! — Нелли, откусивши от шоколадного шара, возмущенно на него уставилась. — Шоколад-то только снаружи, тоненьким слоем, а внутри яблочная пастила!
— Ну, пастила так ладно, — Катя вгрызлась в шарик, как в яблоко. — А вкусно!
— А у этой бисквит! Неужто цельных нету? — Нелли уткнулась в свою тарелку. — Нуко вот это яичко. Катька, да тут игрушка внутри! Фарфоровый зайчик!
— Ну живут в столице… Шоколат этот твой мне не по вкусу, вроде и сладко, а все ж горчит.
В комнате неожиданно сделалось темно.
— Вода! Вода дошла до окон!
Оконные проемы все наполнялись темнотою, вот уж стали темны доверху. Стекла пронзительно и жалостно звенели.
— Ах, на крышу бы! Должен быть ход на крышу, буквы над входом поправлять! — Катин голос упал. — Если он не снаружи…
— Есть! Вон, перекладинки за полками, а сверху люк! — Нелли, сама не замечая, сунула в карман фарфорового зайчика, выеденного из шоколадной бомбы.
Действительно, отвесная узкая лесенка упиралась в закрытый квадратик на потолке.
— Лезем! Коли стекла вышибет, потопнем как котята! — Катя с обезьяньей ловкостью вскарабкалась по перекладинам. — Нутко!
Люк со стуком откинулся. Нелли ступила на лесенку: в комнате было меж тем уже совсем темно. Стекла дребезжали, но продолжали удерживать воду.
Пыльный чердак оказался вовсе невеличкой: выпрямиться в полный рост удалось только посередине. Зато в единственном круглом его окошке было светло. К сожалению, попытки разглядеть, что происходит на улице, ничего не дали — весь обзор загораживала доска вывески.
Надобно признаться, находится внизу, среди лакомств, что бесполезно погибали в эту минуту, было куда веселее, чем сидеть здесь, на чердаке, ощущая, как каждой доскою, каждой балкою дрожит и дергается строение. Вот дом рванулся раз, словно пытающийся удержаться на ногах пьяница, рванулся еще раз и еще…
— Только бы стены не раздавило, — шепнула притихшая Катя.
— Как это?
— Вода может сжать, вроде как яйцо рукой.
— Досюда вода не идет. Видишь, окошко светлое.
Нелли доводилось читать, что человек, попавший в ее положение, страшится, вспоминает о своих близких и о своих грехах, молится и плачет, приготовляясь к смерти. Ничего этого ей не хотелось, и страха Нелли не испытывала, лишь некоторую робость. Скорей ей казалось, что все происходящее — длинный сон, от которого она может очнуться в любое мгновение. И отчего-то Нелли вовсе не верила, что может умереть. Нисколечки не верила.
Некоторое время девочки молча сидели на полу, обхватив руками коленки. Однако после одного из толчков пол резко покосился.
— Неужто фундамент подмыло? Тогда худо.
— Катька, не могу я здесь дольше сидеть. Давай на крышу вылезем, хоть видно будет, что вокруг делается и высоко ли вода стоит.
— И то верно.
Незастекленное окно вполне могло пропустить и взрослого человека, а уж Нелли, на сей раз полезшая первой, даже не слишком ободралась.
— Господи помилуй! — Нелли от изумления ухватилась обеими руками за доску вывески. Немудрено, иначе ноги ее подогнулись бы. Вопреки опасениям Кати, стены дома уцелели. Уцелел также и пол, сорванный с места силою водного напора. Деревянный домик, словно кривой кораблик, плыл между своими каменными собратьями [2] .
Вода достигала вторых этажей, там, где они были, в других же местах чердаков. Люди ютились большей частию на крышах, но некоторые отваживались все же оставаться в окнах. На крыше дома, мимо которого они проплывали, Нелли запомнила молоденькую женщину в голубом чепце с девочкой лет шести, нарядно одетой в васильковое платьице и белый передничек. Обеи держались за каменную трубу. Увидя Нелли и Катю, женщина перекрестилась свободной рукою, неловко, ибо та оказалась левая.
— …Ода …ольше …имается… — крикнула она подругам сквозь рев ветра.
— Что-о?
— …Вода… больше… не… поднимается! — выкрикнула женщина изо всех сил. Нелли поняла, что та хочет их ободрить, и приветливо помахала рукою, проплывая мимо. Девочка улыбнулась и тоже, верно, хотела помахать, но женщина что-то строго ей выговорила.
Десятки улиц текли, словно бурные реки, вливаясь в озера площадей. Никак не могла бы вообразить Нелли, чтобы самый прекрасный на свете город в мановение ока сделался самым угрожающим для жизни человеческой. В потоках плыли пустые лодки и бочки, доски, корыта, ящики…
— Ай! — Катя в ужасе рванула Нелли за плащ: полусгнивший гроб влекся в общем течении.